Александр Образцов - Ужатые книги (сборник)

Это ведь и я, пишущий эти строки, понимаю по своему делу. Пока выдумывал какие-то сюжеты, шарахался, чего-то кому-то доказывал, что всё могу, – всё как-то торчало углами. А стоило соврать в трамвае номер восемь о том, что я потомок мавра, как закружились вихревые события. Живёшь-живёшь, окончательно решаешь для себя, что событий – никаких! – быть не может, как – бац! – Людмила Вольтовна ревниво смотрит, чтобы ты не уплыл в Турцию.

А что в Турцию? Почему эта страна как-то молчит? Как они там? Что за белое пятно у лакомого моря? Это ведь только представить себе котёл народов! И всего лишь – турки…

Но – уже совсем близко от себя – мне хочется сказать: как мне хочется сказать! Конечно – о грусти… Идет командированный по привокзальной площади, позади – закрытая на два месяца пустая комната, впереди – гостиница, и, перешагивая очередную снежную рытвину, он поднимает голову и видит: на него несётся раздолбанное такси, летит на тормозах по припорошенному снегом ледку. И шофер откинулся на сиденье, впаявшись ногой в педаль, и Людмила Вольтовна с ужасом наблюдает с заднего сиденья… И когда ты умудряешься пропустить такси перед собой, как матадор, тогда-то тебе и становится хорошо. Шофер тебя материт, а Людмила Вольтовна рада:

– Здравствуй, мавр!

Уже сливы отцветают, а холодно.

Холодно, сыро, живописные тучи ползут и ползут, как стада мамонтов.

Майская зелень трепещет в нетерпении, давно готовая закрыть всё: дали, грядки, дом.

Одни сливы высунулись в лето, как белые руки и ноги растущие вверх.

Хозяйка ходит по участку на горку и вниз, от смородины к парнику, и вздыхает: пора опыляться, пора!

Редкие шмели гудят в жимолости, в крыжовнике.

Господи!..

Хозяйка приседает у куста.

Шмель, похожий на Шаляпина в шубе, лежит на травинках кверху лапками, не дышит. Бедненький! Умер от переутомления! Как наработался!..

Она протягивает к нему палец, чтобы что? погладить? пожалеть?..

А шмель вдруг повернулся, вспрыгнул в воздух и полетел.

Загудел.

Так утомился, страсть.

А хозяйка вспоминает то, что старается забыть.

Утром она поднялась по крутой лестнице на высокий чердак, где свалены по бокам давно забытые вещи и снова невольно принюхалась: пахло тлением.

Она по наитию подошла и отодвинула лыжи. Там на боку лежала пластиковая полуторалитровая бутылка из-под минеральной воды, а в бутылке той…

Когда она с омерзением и ужасом выносила бутылку в отставленной руке и выбрасывала ее к забору, где она закапывала все неорганические отходы, она не могла не представлять при этом подробностей трагедии.

Хозяйка слышала вечерами, как мыши бегают по стенам.

Снаружи дом был поверх бруса оббит руберойдом, а сверху еще самодельной вагонкой. Под этой вагонкой мыши нашли для себя такие маршруты, что устраивали, видимо, свои гонки «Формулы».

А сверху, на чердаке, за них болели семьями. И в одной из мышиных семей, в семье лидера гонок, жена слишком увлеклась. И детки ее неразумные, один за другим, дружно юркнули в горлышко пластмассовой бутылки. И остались там.

О, как не хотела хозяйка представлять подробностей! Но они шли лавиной.

Как мыши прекратили соревнования и столпились вокруг бутылки.

Как мышиные детки попискивали, перебегая внутри туда-сюда, как взрослые напрасно пытались бутылку приподнять, как они совали вовнутрь свои длинные хвосты, чтобы мышата цеплялись за них!..

Как мать спала рядом с ними, глаза в глаза, а они медленно и неотвратимо умирали…

Еще была семья глупых трясогузок.

Эти были совсем тупые.

Они натаскали для себя гнездо над верстаком в открытом «Парфеноне», который хозяин сбил из досок без всякого каркаса как дровяник. Парфенон выставлен был на валунах и получился действительно какой-то стройный и прочный.

Каждую весну трясогузки заводили птенцов и с удручающим постоянством этих птенцов сжирал соседский Баксик.

Этот бытовой каннибализм приводил хозяев в замешательство.

Прочно сидели в головах выводы ученых о неизбежности пожирания друг друга в животном мире. Но одновременно первый писк птенцов над головой порождал намного более древний инстинкт усыновления всего живого на своем участке земли.

И кот был не чужой, а местами даже умилительный, когда терся своими боками, как похабная девка. Тоже, кстати, странное соединение понятий.

Пожирание птенцов закончилось, когда был возведен дом.

Вначале фронтон дома, обращенного на запад и дальнее озеро, не был закрыт.

В конце мая прилетели ласточки, влетели в чердак и так обрадовались, что тут же слепили гнездо.

Фронтон и на следующую весну не был закрыт, потому что оббивался дом снаружи, настилались полы (кстати, предметом гордости хозяина были полы на веранде, где он умудрился из необрезного горбыля смастрячить капитальнейший пол) и ласточки уже решили, что удобный чердак – их наследственное именье. Они носились там с песнями в упоении и только молниями черкали вылеты за пищей.

Однако всему приходит конец. В сентябре, после отлета птиц на курорты, хозяин соорудил рамы, остеклил…

Надо было видеть недоумение и негодование ласточек на следующую весну.

Они даже не пытались первые дни искать себе новую квартиру.

Нет.

Они часами сидели на проводах напротив дома и возмущались.

Хозяйка не стерпела подобной муки и погнала хозяина забивать громадный гвоздь под коньком крыши.

Ласточки на него даже не посмотрели – так были взбешены.

Они устроили гнездо под крышей старого сарая, который и корову уже не помнил. Строго напротив дома. И подчеркнуто не замечали старых хозяев.

Но на гвоздь натаскали гнездо все те же глупые трясогузки.

К большому облегчению хозяйки, которой, наконец, прекратили сниться сны о кровожадном Баксике.

Не тут-то было.

Трясогузки напоминали простолюдинов, вселившихся во дворец. Привычки делать все тяп-ляп, безалаберность, повседневная болтовня. Они носились какими-то рывками, нырками, и в головах у них был полный сумбур вместо музыки.

Птенцы начали выпадать из гнезда.

Мамаша подлетала, чирикала для галочки, и тут же забывала о выпавшем.

Куда эти птенцы пропадали – неизвестно. Скорее, Баксик похаживал в ожидании.

Однажды такой птенец (а было холодно в июне, так холодно и сыро!) доковылял каким-то образом дальше колодца, почти до канавы с водой, откуда хозяин насосом поливал огород и сад.

Там его обнаружила хозяйка и принесла в теплый дом на фанерке.

Она постелила ему старую простыню, которую давно рвали на тряпки, сделав из нее гнездо, похожее на чалму или предсмертную постель. Да.