Елена Кисель - К судьбе лицом

– Телеги, – распорядился я. – Водворишь их у колонского входа. Там не хватает стражей и скульптур. Кормить пару раз в день. Думаю, то, что придется гадить под себя, герои как-нибудь стерпят. Геракл не побрезговал разгребать скотный двор Авгия.

Одобрительный шепоток прошел по свите – предвкушение того, что над героями можно будет издеваться не день и не два.

Меру моей щедрости эти двое изведали только к концу дня. Когда их водрузили на телеги, на которых обычно возили камни для постройки зданий. Когда запряженные в телеги волы медленно тронулись с места, увозя их к колонскому входу – а следом повалили визжащие, хохочущие стигийские.

Когда в мире не осталось жильцов, которые бы не сбежались посмотреть на торжественное шествие двух героев к своей казни.

Нет. Позже. Все-таки позже, когда троны уже установили у самого входа, и я похвалил Эвклея за хорошо проделанную работу.

Тогда из-за спины донеслись легкие шаги, повеяло нарциссом – и жена явилась в сопровождении свиты нимф, в расшитом золотыми лилиями пеплосе и с ласковой улыбкой.

И принялась любоваться затаившими дыханием героями. Любовалась долго, откинув голову. Потом удивленно обернулась ко мне.

– Царь мой, ты оставил им жизни?! Мог бы просто послать ко мне – из них бы получились такие красивые деревья…

Тесей только застонал сквозь сжатые зубы. Пейрифой зажмурился.

Бывают все-таки дни не для героев.

Низойди в свой мир, Деметра,

Воззови уснувших, мать!

В. Брюсов

Отражение из черных вод смотрит устало. Тому, в озере, надоела падающая память, опротивели тополиные листья. Вон, губы брезгливо кривит. Сейчас скажет, что я несу какую-то чушь.

Правильно, отражение (ничего, что я не по имени? я же так и не разобрался, кто ты такой). Я несу чушь – ее предостаточно в моей памяти. Попытайся выйти, смертным рассказать – чего доброго на смех поднимут.

Нет в песнях. Нет в мире.

Вряд ли смертные так уж сильно отличаются от нас.

Потому что если кто-нибудь из олимпийцев узнал о том, что творилось все эти годы, да вот хоть бы о подземном гостеприимстве…

Засмеялись бы.

Сказали бы: чушь.

Глупости.

Сплетни.

Сплетни – всегда интересно. Особенно для подземного мира, в котором своих вестей набраться особенно некуда. Аид скуп на новости – хорошие ли, дурные… Новости – редкий трофей, и потому до них так жадны подземные.

На любую, самую малую сплетню, налетают стаей изголодавшегося воронья. Расклюют на частицы, разнесут по миру, будут с упоением обгладывать косточки в темных углах… пока сплетня не станет – тенью.

Ту историю, с Фаэтоном, обсуждали лет десять. До сих пор обсуждают. Нет-нет, да и вспомнят: «А вот помните, Владыка – с двузубцем… ну, в общем, только с двузубцем, больше-то там ничего и не было!» Самого Фаэтона из моих конюшен притаскивали: расспросить, видал ли он такое диво. Вообще, первые два года его наказание состояло из бесконечной обязанности повторять о своей поездке все. И внимать восхищенным ахам: это ж надо быть таким дурнем, что чуть ли не весь мир в Хаос запихать!

Когда на Фаэтона начала заглядываться Эвриала – младшая из Горгон – это обсасывали не менее упоенно, года полтора.

Про визиты Орфея и Тесея с Пейрифоем – не говорю. И без того каждый день толпа подземных ко входу шастает – высказать героям все, что о них думают.

И так – каждый раз. Владыка вновь в дурном настроении? Будут месяц гадать, мериться увечьями, выпытывать у Гелло или Эвклея: кто мог прогневать? Геката устраивает ночные мистерии? Есть, что обсудить месяца на два!

Если родится кто – вообще начинается бесконечное: от кого, на кого похож, подземный или нет, кем станет…

Персефона спустилась?! Дай волю подземным сплетникам: они бы раньше меня встретили царицу. Утащили бы подальше, начали бы выпытывать: как-то там, наверху?!

В подземном мире новостей мало, потому здесь падки на верхние вести – крупицы света, проникающие сквозь своды. Подземные в этом деле – народ ушлый: расспросят только что спустившихся теней, потрясут аэдов – не найдется ли новых песен? Подкатятся к чудовищам, убитым неистовым Гераклом: а какой он из себя (от Убийцы чуть ноги унесли как-то)?!

Но пир, праздник для подземных жителей – это визиты Гермеса. Не те, когда Психопомп пригоняет очередную стайку унылых теней и стрекочет крыльями талларий – побыстрее, на поверхности работы много! Не те, когда Вестнику вздумается поговорить с Владыкой наедине.

Но вот когда Долий заявляется официально – это восторг и трепет.

В зал набиваются все, кого зал (вообще-то, немаленький) может вместить. Стигийские змеятся вокруг колонн, мормолики перепархивают над головой, нимфы Ахерона с завистью поглядывают на тех, кто пристроился неподалеку у трона: у-у, счастливицы! Боги снов хлопают крыльями – будто стая уток снимается с зеркальной глади озера. Только вот голоса не утиные: шепот. А вдруг не придет? А вдруг задержат?

Пламя в светильниках – и то пыхает нервно-багряным в нетерпении.

Гермес не подводит. Вваливается надуто-торжественный, усиленно косящий глазами. За щеками – по три таланта новостей, каждому видно.

Чеканя шаг (какие тут талларии!), ступает по залу – и подземные начинают задерживать дыхание.

Некоторые вовсе перестают дышать. Когда Гермес с почтительными завываниями начинает:

– О, Великий Владыка!

Схема визитов Гермеса не меняется, наверное, полный век. Сперва – долгие и приторные заверения в почтении, потом – приглашения на пиры (приглашений много, все равно ведь все знают – не явлюсь. Раньше опасались, потому не звали).

И наконец…

– Громовержец повелевает проявить милость к Гипносу. Он разобрал дело… твоего подданного втянули в заговор по его недомыслию. Ты можешь снять с него кару, Владыка!

Подземные прячут ухмылки – ш-ш, заразы, не ломайте игру своему царю! Царю как раз надо корчить недовольную рожу, как всегда, когда в моем зале раздается «Громовержец повелевает».

И вообще, все ведь знают, что Аид – палач. Его амброзией не пои, дай над своими подданными поиздеваться.

– Передай Громовержцу, – губы – тонкой, чуть шевелящейся нитью, – я выполню его повеление.

Гипнос огорчится. Он только-только к безделью привык, дворец заново отделал, даже какую-то нимфу новую с поверхности в жены прихватил: «Нечего делать? Буду делать детей, Владыка, у меня это пока лучше всего получается!» Вокруг дворца теперь новая сотня детишек-снов вьется, пламенно-рыжие, видно, не для мирного времени сны.

Зато Танат перестанет таскаться по миру злее Цербера. После поражения от Геракла удвоение количества смертей по милости братца Убийца, кажется, принял на свой счет.