Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

М-да. Ну, мне еще жена говорила, что у меня все мысли по лицу читать можно, они там не написаны даже, а сороковым кеглем набраны (метранпаж была). А вот девчонка все же врет: от аптеки до Дома рабочей молодежи действительно тянется стена, но через нее так просто не перелезешь. Это одновременно как таракан ползти и как кузнечик скакать надо. Только потому там патрули днем почти не ходят.

Девочка (взгляд ее по-прежнему прикован к майне) вновь быстро косится на меня, раскрывает было рот, но ничего не говорит.

— Так, барышня, — Мускин вновь словно покатал языком это слово. — Что-то слишком многие сегодня интересуются моей птичкой. Рассказывай.

— Это очень необычная история, — говорит чужая девочка. — Видите ли, ваша птица нужна нам для…

И тут происходит нечто вовсе странное. Синяя округлая штуковина, верх которой слегка выступал над краем девочкиного кармана, вдруг сама собой выскакивает наружу. Это какой-то шарик размером поменьше бильярдного, на вид мягкий, даже пушистый — и вовсе уже не синий: он окрасился багрянцем, по которому густо искрятся белые звездочки. На тонких, как проволочки, ножках этот шарик быстро взбегает по одежде девочки и, дрожа, прижимается к ее щеке.

Девочка реагирует мгновенно:

— Пашка — барак, дверь, налево! — выкрикнула она приглушенным голосом. А сама метнулась направо.

С разгона взбегает прямо по стене. Я не шучу: именно по стене — шаг, и еще один шаг, а там даже ей уже надо падать, но, изогнувшись, в касание дотягивается до карниза, цепляется за него… Миг спустя она уже рыбкой проскальзывает в приоткрытое окно второго этажа.

Нас с Мускиным тоже как подбросило с места, потому что в гетто если уж человек бежит или прячется, то он, как правило, имеет основания. Но так, как мы теперь можем бегать, это смех один, причем даже не в сравнении с этой девочкой. В общем, просто шарахнулись к стенам, даже не пытаясь добежать до входа.

Секунду-другую ничего не происходило. А потом из-за угла соседней улицы показывается некто высокий, в черной кожанке, до скрипа затянутой ремнями. Городницкий это, замкоменданта. Гость он здесь довольно редкий и, пожалуй, не самый страшный, но… страшный, что там говорить. В руках у него блокнот, он смотрит в него, потом бросает взгляд вдоль улицы, видимо, сверяясь с каким-то списком, на минуту останавливается. Потом снова заглядывает в блокнот — и… уходит; за ним, черным, тянется хвостом серая свита.

По нам его взгляд скользнул, как по пустому месту. А за чужих ребятишек, конечно, зацепился бы.

Вот уже второй ворон за сегодня. И тоже пролетает, не навредив. Ох, до чего же плохо дело…

По ту сторону нашей улицы осторожно выглядывает из окна барака тот паренек, которого девочка назвала Пашкой. Саму ее я не вижу, но слышу, как она вдруг свободно зашевелилась почти у меня над головой, что-то, не таясь, сказала, — и почти сразу со второго этажа донесся удивленный голосок Сонечки: «Правда? А ты откуда знаешь?», чужая же девочка ответила ей: «А вот». Может, я напоследок мудрецом становлюсь, но отчего-то сразу понял: это они говорят о том, что опасности нет и почему это известно. А известно это становится при взгляде на тот шаровидный аппаратик. Или зверька, кто его разберет.

Мы с Мускиным наконец приходим в себя достаточно, чтобы переглянуться.

— Они и вправду сильно нездешние, — говорит он.

— А она не врет, — говорю я, — они действительно могли перебраться сюда возле домрабмола.

— …Поэтому в зоопарк и нужен второй, от одного-то птенчиков не будет! Алиса говорит, они половину космоса обыскали, но больше нигде нет. И вот как раз сегодня, когда ее папа опять в командировке, датчик — вот этот, правильно? — взял…

— Взял пеленг, — хмуро отвечает Алиса. Они с Сонечкой спустились вниз не раньше, чем успели хорошо познакомиться — ну, в одиннадцать-двенадцать лет это быстро, — и обо многом поговорить, это еще быстрее. Теперь Соня трещит без умолку, а ее новая подружка, наоборот, сделалась крайне неразговорчива и очень угрюма.

— Ага, взял его, но это оказалось со сдвигом не только «где», но и «куда». Птица всюду летит. Алиса говорит, что когда восемьдесят све… све-то-вых лет за четыре года пролетаешь, это само собой получается. А у них там есть особые машины, на которых можно ездить по времени, совсем так, как в книжке…

— Герберта Уэльса, — прерываю я ее. — Знаю, читал. Еще когда тебя, солнышко, и на свете не было. Вот только никогда не думал, — смотрю на Алису, — что на таких машинах разрешат кататься детям.

— Это совсем не машина… — начинает мальчишка.

— Да, это скорее место такое. Почти сразу за стеной. А нам с Пашкой никто ничего не разрешал, — признается девочка. — Но у нас появилась возможность — вот мы и… Пеленг же «слепой», мы даже не подумали, что здесь все окажется… так. Должны были вообще-то подумать. Промежуточная станция — апрель сорок второго, мы же это проходили! Вы нас извините, пожалуйста.

(В этот момент птица, склонив голову набок и взъерошив корону, обоими клювами произносит что-то отрывистое, шипяще-щелкающее, но явно состоящее из слов. Алиса — кажется, сама того не замечая, автоматически — коротко отвечает ей на том же языке. Птица чуть не падает с плеча Мускина.)

— Ничего, молодые люди, — медленно произносит старик, — тут найдется кто повиноватее вас. Вот что мне скажите. Значит, вы намерены взять мою птицу — предположим, я вам ее действительно отдам! — и сразу же… отправиться домой. Правильно?

— Мы так хотели, — Алиса смотрит в землю, кажется, чуть не плача. — Раньше.

— А-га… Ты, ты и птица.

— Там в переходной камере одноразовый запуск, скачок-возврат, и еще лимит по весу, — торопливо вмешивается Пашка. — То есть наш вес — и пять килограммов сверх этого.

— По пять килограммов на каждого! — голос Алисы тверд, глаза сухи. Высоко вздернув подбородок, она встречается взглядом сначала со стариком, потом со мной.

— А-га, — повторяет Мускин совсем равнодушным голосом. — Ну, вы, ребята, пока идите, поигра… — старик вовремя остановился, как видно, поняв, какую глупость сейчас чуть не сморозил, — расскажите друг другу что-нибудь. А мы тут немного обсудим.

Паренек было хотел воспротивиться, но Сонечка берет их обоих за руки, как старшая, и молча ведет в дом. Юрик все это время держался за край ее платья — ну и сейчас не отпускает, семенит следом.

— Вот вам Уэльс вспомнился, Горелик, — говорит Мускин, едва все четверо скрылись за дверью. — А мне кое-кто другой, француз какой-то, фамилия вроде «Бильярд», точно не скажу. В старом «Мире приключений», еще до, был рассказ. Там тоже двое детишек залезли в аппарат времени. И натворили таких дел, что вернулся только один, причем звали его Ромулом. «Где брат твой, Ромул?» и так далее. Это называется парадокс.