Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

— Так что, — уточнил Павлыш, — значит, мы с Домрачеевым прощены? Ну, за ту глупую шутку с перепутанными именами? Если уж ошибки неизбежны… Общей пользы для — а?

— Да! — подхватил Миша. — Эмма… э-э-э… Николаевна, будьте милосердны, дайте нам второй шанс!

— Никогда! До тех пор, пока вы называете меня по отчеству, это категорически исключено.

Она с видимым удовольствием посмотрела на их растерянные лица, усмехнулась краешком рта и ускорила шаг. Вергилий ждал у лифта, рядом с панорамным окном, из которого открывался вид на станцию.

За окном, под черным, усыпанным мелкими звездами небом, громоздилась кургузая туша корабля. В странных обводах, в шрамах на обшивке, в нечитаемых символах — во всем проглядывало нечто чуждое, пугающее. Враждебное.

— Кстати, — обратился Павлыш к вергилию, — я как доктор экспедиции, посольства, команды, экипажа должен поинтересоваться: что насчет скафандров? И каковы условия в вашем корабле? Они пригодны для жизни человека? К тому же, как я понимаю, нас ждет прыжок через нуль-пространство — он безвреден? А на Мазуне — там мы сможем ходить без скафандров? Где мы будем жить? Чем питаться?

Вергилий нацелил на Славу оба своих глаза, едва слышно клацнул чем-то, вздохнул.

— Особенности вашей жизнедеятельности, — сообщил ровным голосом, — безусловно, учтены. Прыжок не причинит вам вреда. Скафандры на корабле носить не придется: большую часть времени вы будете находиться в криованнах.

— А на Мазуне?

— Мазун изготовлен так, чтобы наиболее комфортным образом соответствовать запросам каждого дуэлянта, бойца, поединщинка, сражателя.

— Нет такого слова — «сражатель»… — Павлыш запнулся и обернулся к Домрачееву и Эмме. — «Дуэлянта»?! Нам что, предстоят гладиаторские бои?!

— Вам предстоит сойтись в поединке, сражении, битве, сечи с теми, кто подобен вам… но и отличается от вас. — Похоже, вергилию (а точнее, коробочке-переводчику у него на груди) было непросто подбирать нужные слова. — Победитель будет принят в Галактический центр и признан равноправным членом содружества.

— А проигравший?

— Проигравший не имеет значения, продолжения, бытия, — сказал вергилий. И добавил, кивнув на распахнувшиеся двери лифта: — Прошу. Вам пора на корабль, в криованны. Времени совсем мало.

Когда впервые зазвонил телефон, Павлыш стоял у окна и смотрел в сад, наблюдал за призраками. Как раз сегодня Слава закончил читать жильцам курсы оказания первой помощи и до вечера был свободен. Настроение было смутное и сплинное, он отправился к себе в комнату вздремнуть после обеда — так, на полчасика, — но прямо над его головой братья Урванцы затеяли ограбление поезда, и бой, судя по звукам, завязался нешуточный. Тогда Павлыш подошел к окну посмотреть, что за погода на дворе и не прогуляться ли ему до Пленки и обратно.

Это входило в его обязанности: раз в пару дней совершать обход территории. Каждый здесь занимался делом, пусть даже на первый взгляд совершенно бессысленным. Они сразу договорились, и Эмма только была за (редкий случай!) — им необходимо иметь какое-нибудь занятие. Чтобы не разлениться окончательно, чтобы не потерять сноровку и тонус.

В конце концов, им ведь ясно сказали — предстоит некий «поединок», некое «сражение». Черт его знает, какое именно, однако глупо было бы лежать на печи и надеяться на авось. Может, оно даже уже началось, может, в том и заключается проверка?..

Словом, все по мере сил и возможностей чем-нибудь да занимались. Выбор был не так уж велик, но все-таки. Академик изучал обстановку в Отеле: каждый предмет мебели и каждую картину, кастрюли, часы, ковры и зеркала. Светлана и Борис Урванцы — родители бандитствующих Эдгара и Коли — брали пробы земли, воды, растительных тканей, совали все это под микроскоп и, кажется, были в совершеннейшем восторге от увиденного. Эмма инвентаризировала всю ту барахолку, которая приехала в Отель благодаря усилиям академика. Домрачеев обнаружил в себе недюжинные способности к огородничеству и садоводству, так что большую часть времени проводил на заднем дворе Отеля.

Благодаря Мише группа была обеспечена свежими овощами и фруктами (по крайней мере, уточнял язвительный Павлыш, именно Домрачеев приносил их на кухню). Готовили по очереди, согласно составленному распорядку, хотя вскоре пришлось освободить от этих обязанностей Окуня — из банальной заботы о здоровье окружающих.

Каждый день после обеда читали лекции. Эмма — по теории лингвистики, Урванцы — об инопланетных формах жизни, академик Окунь — о том, как материальная культура отображает особенности мышления той или иной цивилизации. Домрачеев решил соригинальничать и потчевал всех сказками разных народов, а Павлыш — единственный из всех — сделал упор на знаниях практических и архиважных. Потому что сказочки сказочками, а случилось что — каждый должен уметь оказывать первую помощь.

Ученики ему попались толковые, схватывали на лету. Правда, кое-кто оказался излишне старательным, когда дело дошло до упражнений по искусственному дыханию. И хотя Эмма — в привычной своей манере — высказала сегодня Домрачееву все, что думает по этому поводу, Павлыш был мрачнее тучи. Что-то не давало ему покоя: то ли дурацкая улыбочка Мишки, то ли неожиданно пылкая отповедь Эммы.

Он продолжал думать о них — об улыбочке и отповеди, Мишке и Эмме — даже когда пытался заснуть. И если уж честно, то не Урванцы мешали ему, совсем не они; настоящий космонавт может заснуть под любой шум… если не думает обо всякой чепухе.

Тогда Павлыш поднялся, встал у окна и опять увидел призраков.

Все они время от времени видели призраков. Размытые силуэты, какие случаются на старых фото, — похищенные у вечности мгновения, движение, замершее навсегда. Они могли мелькнуть и исчезнуть, и ты сомневался, видел ли их вообще. Но бывало и по-другому: призраки появлялись и маячили долго, минуты две-три, — ты успевал даже позвать своих коллег или набросать на клочке бумаги очертания силуэтов.

— Вне всяких сомнений, — заявлял Окунь, — это некие формы жизни. Посмотрите, вот же конечности, и вот… а это больше похоже на щупальца или псевдоподии, но по сути… да-да, это все те же конечности. И вот — голова, а здесь, очевидно, на ней расположены органы чувств…

— А на этом рисунке, Федор Мелентьевич?

— А на этом — вот и вот, типичнейшее ракообразное, это ведь яснее ясного, Михаил! Борис, вы согласны?

Урванец-старший смотрел на эскизы, пожимал плечами:

— Не исключено. — Ему было под сорок, и Славе он напоминал крупного хищника, волка или леопарда. Помимо естественных наук, Борис Урванец занимался восточными единоборствами и по утрам как минимум час проводил в саду, замирая в разных гимнастических позах. Он хорошо разбирался в оружии, медицине и политике. Если бы Павлыш не знал, что кандидатуры членов экспедиции были предложены послами ГЦ, — решил бы, что Бориса направил сюда Комитет внешней безопасности. — Но главный вопрос, — продолжал Урванец, — все равно остается: что же это за жизнь такая и как они сюда попали.