Софрон Тотыш - Сказки Шапкая

Не соглашался со всеми один только кайчи [7] Кайчи — сказочник Тордай. Он до хрипоты спорил, что Мустакай такой потому, что молодой ещё пока.

Сам Мустакай не знал, что о нём в улусе говорят. Он там и не бывал никогда, не видел, как живут люди.

Казалось ему, что когда-то он жил с братом и семью сёстрами на горе Шелин. Потом сын хана убил брата, сёстры куда-то исчезли. А Мустакая, ещё маленького, люди из Тоса, спасая от ханского сына, завернули в бересту, приплавили к скалам Курлык-Кая и спрятали в пещере. Здесь и растили они Мустакая. Приносили ему пищу, давали шкуры, чтобы укрываться. Только никогда не рассказывали ему о брате Шодравае и о семи сёстрах. Всегда просили тихо сидеть, и чуть шорох услышит — прятаться. Чуть зашумит Мустакай — его сыном Алтын-хана пугали.

Когда Мустакаю стало столько лет, сколько пальцев на руках и ногах вместе, ни один человек из улуса к нему в пещеру ходить больше не стал. Пришлось Мустакаю самому охотиться.

Но и в лесу люди почему-то стали его обходить далеко. Старались с ним не встречаться. И Мустакай решил тогда, что люди его ненавидят, гнева ханского сына боятся.

— Скоро, наверное, люди сюда сына Алтын-хана приведут, чтобы снял он мою голову, — думал Мустакай.

Потом рукой махнул:

— А, всё равно!.. Чем век прятаться, лучше с белого света совсем уйти.

Однажды в летний день Мустакай возвращался с охоты. Возле скал Курлык-Кая он вдруг услышал громкую песню.

— Это, наверное, меня хитростью хотят взять, — подумал Мустакай и спрятался за кедр. Натянул тетиву лука и стал ждать неизвестного певца.

Не прошло времени тридцать раз глазом моргнуть, — из-за поворота реки показался старик верхом на лошади. Он ехал, опустив повод и полузакрыв глаза, пел и играл на двухструнном кай-комусе* (Кай-комус — двухструнный музыкальный инструмент сказочника).

— Пусть подъедет поближе, — шепнул сам себе Мустакай, — прямо в сердце выстрелю.

Вдруг он разобрал, о чём поёт старик: о храбром богатыре, о слезах семи сестёр.

— Никогда не забудется в веках наших за народ погибший Шодравай!..

Изменился в лице Мустакай. Впервые услышал он от человека имя своего брата. Опустил свой лук и вышел навстречу певцу.

— А, эзен, здравствуй, — сказал старик и остановил коня.

— Эзен… — тихо и несмело ответил Мустакай.

— Я из улуса Тос, — сказал старик, — кайчи Тордай меня зовут. Еду и пою, что сердцу близко.

— Скажи, сказочник, откуда ты знаешь о слезах семи сестёр и о гибели Шодравая? — спросил Мустакай.

— О! — ответил кайчи, — кто забудет того, кто хорошее дело для людей делал? О Шодравае песни поём и на струнах играем. Знаю, как погиб Шодравай — твой брат. Знаю, где навеки остались сёстры.

Просить стал певца Мустакай, чтобы рассказал он всё, что знает.

Три раза вздохнул Тордай и стал рассказывать:

— Белому царю шорцы калан [8] Калан — налог, подать платят. А сын Алтын- хана второй калан с нас брать каждый год приезжает. Всё отбирает — скот, железо, пушнину, разоряет совсем. Вот твой брат, Шодравай, и не стерпел однажды, сказал ханскому сыну:

— Почто так: мы калан русскому царю заплатили, а ты в сорок раз больше калан от нас же берёшь. Как нам-то на свете жить?

— Оттого я деру ваши шкуры, — закричал сын Алтын- хана, — что вы с русскими дружить шибко стали! Сколько я вам говорил, что от них подальше надо перекочевывать?!

— Нет! — сказал Шодравай. — Здесь наша родина, мы отсюда никуда не пойдём.

Рассердился сын Алтын-хана, хотел было ударить Шодравая, да не посмел. Повернул коня и помчался, не сказав ни слова, в свою сторону.

Обрадовались люди, что ханский сын испугался и больше не приедет.

Вечером Шодравай на горе пегого медведя увидел.

— Ставьте казан. Медвежье мясо варить будем, — сказал Шодравай сёстрам и отправился на гору. Оружия с собой не взял, на свою силу понадеялся.

Зверь заметил Шодравая и побежал к нему навстречу. Засучил Шодравай рукава шабура, к бою приготовился. Но полетела вдруг на землю медвежья шкура, и перед Шодраваем сын Алтын-хана в полный рост поднялся в боевом вооружении.

Не побежал Шодравай от врага, начал биться с ханским сыном.

От их битвы с гор вековые кедры падали, камни с дом величиной со скал срывались.

Солнце три раза на ночлег уходило, а Шодравай и сын хана всё бились. На четвёртый день Шодравай силу стал терять, к земле клониться. На шестой день упал и больше не поднялся.

Сын Алтын-хана, победив Шодравая, хотел сестёр твоих связать, в свою страну песка увезти. Но сёстры твои, чем в руки ханского сына попасть — все семеро в скалу в устье Огузаса ушли. Сын хана им вслед большие камни бросал, они и сейчас, как быки, на берегу Мрас-Су лежат. А слёзы твоих сестёр до сих пор родником со скалы текут. А как ты сюда попал, об этом ты и сам знаешь.

— Почему теперь люди меня сторониться стали? — грустно спросил Мустакай.

— Обижаются, что ты вырос, а голоса людского не хочешь знать, — ответил кайчи, — о людском горе не думаешь.

— Какое же горе у людей? — удивился Мустакай. — Об этом я могу говорить: брат убит, сёстры в скалах остались навеки, я сам живу, скрываясь в пещере…

— Горе в народе большое, — вздохнул Тордай, — сын Алтын-хана сюда едет, сам калан собирать будет.

Мустакай даже в лице изменился:

— Голова моя с плеч слетит. Что же мне делать? У меня ведь нет силы…

— Пойдём в улус, — сказал Тордай, — посмотришь, как наш народ живёт, может там тебе и силу дадут. Потом решишь, что тебе делать.

Мустакай задумался. Шестьдесят раз глазами моргнул, тридцать раз в затылке почесал.

— Ладно, пойду. Если умру на глазах у людей, то хоть кости мои звери по тайге не растаскают.

Когда Мустакай пришёл в улус, люди сперва с опаской на него поглядывали издали. Но Тордай ни на шаг не отходил от гостя. Постепенно и люди стали к нему приближаться. Когда привыкли, показали всё, чему от русских научились: пшеницу и просо сеять, пчёл и кур разводить, огороды сажать, хлеб печь и одежду шить по-новому.

Старики седыми головами качали:

— Низки хотя — горы наши здесь.

Мелки хотя — реки наши здесь.

Кайчи Тордай на кай-комусе заиграл, запел:

— Нет того несчастнее на свете,

Кто родины своей должен лишиться.

— Сыну Алтын-хана не нравится, как мы жить стали. Он хочет силой оторвать нас от родного дома, угнать далеко. Там деревья и цветы не растут, горы там голые и реки без воды, родины он нас хочет лишить.

Сильно забилось сердце у Мустакая, когда услышал он это, заиграли в нём горячие струи. Захотелось ему постоять за народ, отомстить за кровь брата, за слёзы своих сестёр.

Но тут же опустил Мустакай голову и сказал грустно:

— Ах, силы у меня мало!..

— Дадим силу! — зашумели люди. — Было бы желание за народ стоять!