Ирвин Уэлш - Сексуальная жизнь сиамских близнецов

Продолжаю подъем, только задним ходом, потом останавливаюсь на повороте и смотрю, как жирная, раскрасневшаяся, пыхтящая личинка заползает на очередной лестничный пролет.

– Давай! Ты все можешь!

На тридцать втором этаже Соренсон смотрит на меня снизу вверх, мордашка у нее пунцовая, как у избалованного толстого ребенка.

– О… о… о…

– Давай, Лина Соренсон! Ты все можешь!

– Я стараюсь…

– Стараться не надо, надо делать! Кто старается, тот мается. Победители не стараются, а делают, блядь! Стараться – значит готовиться к проигрышу! Делай! ДЕЛАЙ! ДЕЛАЙ! Ты написала Утренние страницы сегодня?

– Так и не… Хотела, но…

– ПЛОХО! ОЧЕНЬ ПЛОХО, БЛЯДЬ! ДЕЛАЙ! ДАВАЙ! ДЕЛАЙ! ДЕЛАЙ! ДЕЛАЙ!

Тридцать шестой этаж: Соренсон практически ползет на карачках. Вот ведь непослушная тварь. В слабых толстых ногах едва хватает сил, чтобы поднять жирную тушу на следующую ступеньку.

– Господи…

– Руки убери с перил, блядь! – ору я. – Давай, Лина, давай, малышка, покажи им, кто такая Лина Соренсон на самом деле! Кто она, толстожопая жертва?

Соренсон скорбно смотрит на меня снизу.

– Умоляю… – стонет она.

Я спускаюсь чуть ниже и жестко хватаю ее за плечи. Чувствую плоть. На плечах не должно быть никакой рыхлой, отвислой плоти. Я впиваюсь ногтями в этот жуткий жир:

– КТО ОНА, ТОЛСТОЖОПАЯ ЖЕРТВА?! СКАЖИ «НЕТ»! СКАЖИ. «НЕТ», БЛЯДЬ, ЛИНА!

– НЕТ!

Дерзкий и в то же время жалкий вопль Соренсон отзывается эхом по лестничной клетке пустого здания, она напрягает все силы, оживляется и приводит свою тушу в движение.

– ВОТ МОЛОДЕЦ! МОЛОДЧИНА! ЛИНА СОРЕНСОН ПЫШЕТ СЕКСОМ, ЕЮ ВОСХИЩАЮТСЯ ВО ВСЕХ БАРАХ НА ОУШЕН-ДРАЙВ!

– ДА!

И мы пошли наверх дальше: она пыхтит, мычит, с трудом преодолевая каждую ступеньку. Мы настолько разогнали ей метаболизм, что жир она будет сжигать еще несколько часов.

– Жиросжигательная установка Лина Эс!

– Жиро… сжигательная установ-ка…

Последние несколько пролетов она преодолевает ползком и финиширует на коленях.

– Давай, Лина! Вставай!

Она встает, и я завожу ее в пустую квартиру. Здесь есть только мамина беговая дорожка, мой «Тотал-джим», стул и надувной матрас с пледом, который я принесла вчера: Лина с облегчением на него плюхается. На кухне есть кое-какие продукты, тоже мои; я начинаю нарезать бананы.

– Отдыхай. Ноги только вытяни! – кричу я через стенку и кладу в блендер фрукты, заливаю их нежирным йогуртом, арахисовым маслом, соевым молоком, всыпаю шоколадный белковый порошок. Все измельчаю и добавляю свой фирменный ингредиент.

Беру коктейль и несу в гостиную: Соренсон до сих пор пыхтит, лежа на матрасе и опершись на локти, ноги раскиданы на паркете. Пытается перевести дух. Но жадность все пересиливает: стоило только махнуть ей стаканом, как она мгновенно хватает его пухлым кулачком. Сунув в рот торчащую из стакана соломинку, она – потная и красная, как помидор, – начинает сосать. Если она все так сосет, мне тебя жаль, Майлз, – такой шанс проебал.

Коктейль уходит из стакана, но Лина даже не встает. Она прикрывает глаза, потягивается и в оцепенении погружается в сон. Рогипнол сделал свое дело, хотя, учитывая, как она устала, давать ей снотворное – все равно что ломиться в открытую дверь. Минут через двадцать, растолкав ее, я сую ей под нос остывший черный кофе:

– Подъем!

– Что?..

– Ты отключилась. Выпей…

Она приложилась сложенными тонкими губами к кружке и втянула холодного кофе.

Кофеин почти сразу подействовал.

– Я что, упала в обморок? Я так устала… что?..

Я встаю, а она замечает вдруг, что одна рука у нее закована в наручник с меховой оторочкой, а тот в свою очередь прикреплен к пятиметровой цепи из сварных звеньев, другой конец которой закреплен еще одной парой наручников на одной из колонн.

Соренсон трясет браслетом.

– Что это? Я что, отрубилась? – спрашивает она, глядя мне прямо в глаза. – Что происходит? Люси?

Она трет пухлое запястье и смотрит на меня в полном недоумении, а я объясняю новые правила игры:

– Ближайший месяц как минимум ты будешь жить здесь. А дальше все будет зависеть от тебя.

– Но… но…

– «Но» будешь лошадкам говорить, когда похудеешь и выйдешь отсюда. Ты меня за это возненавидишь, но мне теперь совершенно ясно, что я не смогу выполнить свою задачу и заставить тебя похудеть, если не возьму тебя под полный контроль.

Соренсон молча смотрит на меня, потом на наручник и снова его трясет. Она засмеялась, как будто это все школьный розыгрыш:

– Но ты не можешь держать меня здесь месяц! Это бред!

Я смотрю ей в глаза:

– Никакого бреда, бред – это гробить себя едой. Как говорил Эйнштейн, безумие – это когда ты повторяешь одно и то же действие, но рассчитываешь всякий раз на разный результат. Хватит. Меры драконовские, согласна, но без них никуда.

Теперь она поняла, что я не шучу.

– Но… нельзя же меня сажать на цепь, как собаку. – Она встает, сначала немного пошатываясь, и взмахивает браслетом на руке: цепь загремела по полу. – Это абсурд ! Я тебе деньги плачу!

– Ты мне платишь, чтобы я добилась результата, вот я и буду добиваться результата!

– Отпусти меня! Контракт расторгнут!

– Ты больше не принимаешь решения, Лина. Ты не в состоянии принимать взрослые решения.

– Да кто ты такая…

– Твои так называемые решения – это импульсы толстого, жадного, избалованного ребенка. – Я трясу головой, как собачка, выбежавшая из воды. – Ты мне врала. Врала про то, что ты ешь. Я тебе дала диету, и ты сказала, что соблюдаешь, а на самом деле нихуя не соблюдала!

Соренсон смотрит по сторонам, потом снова на меня, в полном смятении:

– Но я пыталась, я…

– Пока не повзрослеешь, пока не станешь нормальной женщиной, решения за тебя буду принимать я. Потому что твои дурные решения плохо влияют на мою жизнь! Ты отдала видео со мной на телевидение: дурное решение! Ты жрешь всякое говно, пока я стараюсь, чтобы ты похудела: дурное решение, блядь!

Она делает шаг вперед, но цепь ее одергивает.

– Но это нереально – так со мной поступать! Это, вообще-то… незаконное лишение свободы! ТЫ УДЕРЖИВАЕШЬ МЕНЯ ПРОТИВ МОЕЙ ВОЛИ!

– КАКОЙ НАХУЙ ВОЛИ?! У ТЕБЯ НЕТ ВОЛИ! А БЫЛА БЫ, ТЫ НЕ ДОВЕЛА БЫ СЕБЯ ДО ТАКОГО СОСТОЯНИЯ! – Я подхожу к ней, не прекращая орать ей прямо в лицо, и вижу, как она вся сжимается. – Я знаю, что это жестоко, но ты исчерпала мое терпение. Здесь я смогу контролировать расход и потребление калорий. Я хочу, чтобы ты в среднем сбрасывала по четыре-пять килограммов в неделю, и тогда через месяц я тебя отсюда выпущу. Вот эти лампы, – и я показываю на два маленьких светильника, которые я установила в противоположных углах комнаты, – работают от таймеров. Они будут включаться в шесть, когда начинает темнеть, а выключаться в десять, когда ты будешь ложиться спать. Я буду приходить каждый день, иногда не по одному разу, и буду следить, чтобы ты ела три раза в день пищу с определенным числом калорий и при этом получала все питательные вещества. Вот в эти ведра, – и я кивком показываю ей большие пластмассовые емкости, заполненные водой с дезинфицирующим средством, – будешь ссать и срать. В конце дня или каждое утро я буду их опорожнять. Твой телефон у меня; бóльшую часть времени он будет лежать на кухне в беззвучном режиме, но звонки я буду отслеживать.