Тарас Прохасько - НепрОстые (сборник)

Так бывает, думал Себастьян. Я хотел быть самым крутым. Франц тоже пытался быть самым крутым, и что из этого вышло – перестал делать фильмы (потому что все собирался нарисовать фильм фильмов), дал отрубить себе голову. Франц действительно мог быть крутым. Но если ты крут во всем, а в чем-то одном не крут – то уже не самый крутой. И вообще, на каждого самого крутого находится кто-то еще покруче. Так случилось с Франциском, так случилось с сегедской Нанашкой, так случилось с Климпушем. Так может случиться и с ним.

48. Когда рухнула почти столетняя власть Нанашки, в бар часто вламывались обвешанные ружьями и пороховницами бандиты нового хозяина, которые носились по горам, наводя свои порядки.

То были времена, когда Себастьяна каждую ночь удивляло какое-нибудь неслыханное безумство, хотя в прошлую ночь он был уверен, что теперь его уже ничем не удивишь.

Иногда бандиты устраивали ему неприятности, но что он мог поделать, раз уж назвался шинкарем.

Тогда он перебирал в памяти свои мальчишеские геройства.

49. Он не сомневался, что в мальчишечьем возрасте люди творят свои самые лучшие поступки. Жалко, что о них потом никто не знает, жалко, что мальчишеские подвиги не засчитываются.

Себастьян, например, лучше всех прыгал с крыш в кроны деревьев – летел, не глядя, прямо в зеленое. Разрывал собою пленку листьев и уже в середине круглых зарослей хватался за какую-нибудь встречную ветку и сразу же переносился на другую.

50. Ну, правда, бывали в детстве приключения, похожие на выходки бандитов.

После таких случаев он сотни раз повторял себе придуманный удачный ход действий, пока и сам не начинал верить, что только так и могло быть в действительности.

Такие истории запоминались дословно раз и навсегда. Видно, какая-то замена бая.

51. Застыв в окопе, Себастьян представлял себе, как чудесно могло бы выйти с той маленькой Карпатией, которую он, воспользовавшись вселенским хаосом, может защитить один.

Придумывал прекрасную страну вокруг Яливца, в которой бы не было мусора, все бы знали языки друг друга, а самой высокой инстанцией было бы бюро сценариев, куда бы каждый мог подавать что-то действительно интересное, и правительство руководствовалось бы этими сюжетами.

Все портит «бы».

52. В марте быстро темнеет.

Задумавшийся Себастьян едва заметил отряд всадников в странных мундирах, вооруженных длинными карабинами. Они двигались к Трэбуше.

Он снял рукавицы, выложил возле руки рядок патронов и прижался к прицелу. Всадники переговаривались (судя по губам – по-венгерски), поглядывая на карту (готический шрифт выглядел так, словно Первой мировой никогда не было). На мундирах выделялись значки лесной охраны.

Себастьян взял винтовку между ног, завернул ее в дерюгу, собрал патроны в карман, рукавицы – в другой и на коленях пополз окопом к большой груде камней. А тогда побежал лесом к дороге и бежал четыре часа без перерыва, пока не добежал до замаскированного в яре броневика старого Бэды.

53. Броневик почти свисал над пропастью, привязанный тросом к огромному буку. Верхний люк был открыт, и теплый воздух, выходя из середины, вибрировал над отверстием.

В возе было действительно тепло. Старый Бэда варил вино и рассказывал маленькой Анне про Франциска Ассизского и Франциска Пэтросского. Анна украшала свое пребывание в броневике большими рисунками на белых стенах (что-то похожее Себастьян когда-то рисовал ее маме на ладони) и неудержимым злоупотреблением глаголом «есть».

На тратя времени, Себастьян и Бэда выпили вино и поехали прямо в Квасы, где стоял автобус-бар.

Свою воображаемую войну Себастьян объявил проигранной.

54. Автобус-бар они сперва услышали. А уже тогда увидели достаточно высоко в небе условный знак – шесть береговых ласточек, четыре иволги и одного зимородка. Все пташки летали взад-вперед одна за другой, не вылетая, однако, за границы определенной полусферы, словно световые пятна многих сторожевых прожекторов на облачном небе над ночным городом. Их сдерживали тонкие крепкие нитки, которые пучком сходились где-то за высоким оборогом, в котором из-за зимы почти не осталось сена.

Шесть четыре один, – сказал Себастьян.

Бэда заглянул в большую тетрадь и зачитал вслух – шесть четыре один, в мире все таково, как оно есть, и все происходит так, как происходит; в нем нет никакого значения – а если бы было, то не имело бы значения; если есть какое-то значение, то оно должно пребывать за всем, что происходит и так-существует; ибо все, что происходит и так-существует, – случайное.

Это означало, что все хорошо и можно безопасно идти в автобус, который стоял в тайнике за почти пустым оборогом, именно там, где сходились нитки, которыми были привязаны птички. И привязаны они были к ручке передних автобусных дверей.

55. Сигнал безопасности подавал орнитолог, который когда-то кольцевал птиц на Чорногоре, Грыняве и на гуцульском крае света – в горах Цибо и был знаком еще с Франциском.

Орнитология постепенно перешла в орнитофилию – он научился заниматься любовью со всеми птицами, которые откладывали хотя бы относительно крупные яйца. Они любились на самых верхах, где вокруг оборачивается только небо, а вся земля уменьшается до неподвижной опоры для ног. Птицы отдавались ему молча, лишь закидывая головы и широко разевая клювы, еле сдерживаясь, чтобы не услышали их самцы. А те ненавидели орнитолога, который любил птиц – орнитолог всегда ходил в окружении нервной стайки птичьих самцов, которые вскрикивали нечеловечьими голосами. Любовники моих любовниц – иронически называл их орнитофил.

Со временем орнитофилия отошла, а пришла философия. Точнее – один трактат Витгенштейна.

Бывший орнитолог знал его наизусть, постоянно раздумывая над тем, какую цифру уместно процитировать в данной ситуации.

56. Поэтому, когда орнитолог вызвался стеречь бар, пока Себастьян будет воевать с оккупантами, он предупредил, что сигналы, на которые нужно обращать внимание при возвращении, будет подавать птицами и Витгенштейном. Чтоб их удалось расшифровать, подарил старому Бэде тетрадь с переписанным от руки логико-философским трактатом. Например, изречение «что-то может быть или не быть событием, а все остальное оставаться таким, как есть» передавалось бы птичкой одного вида, двумя – другого и одной еще одного (один два один). О чем это изречение должно было сигнализировать – следовало решить самому Себастьяну. По крайней мере то, что Себастьян оценил «шесть четыре один» как «все хорошо», оказалось правильным.

57. Орнитофил был, наверное, самым частым посетителем Себастьянова бара. Хотя за пять военных лет в автобусе побывали тысячи самых разнообразных клиентов. Среди них несколько сотен – постоянных.