Тарас Прохасько - НепрОстые (сборник)

который сжимают в кулаке. Он не столько добавляет веса удару, сколько формирует наиболее эффективную структуру самого кулака. Уже в восьмидесятых папа часто ходил по ночному городу, держа на всякий случай в руке кожаный футляр с множеством ключей. Его читинский кастет я нашел несколько лет назад. Бросил в карман и пошел за хлебом. По пути не удержался и надел его на руку, не вынимая из кармана. Четыре дырки были рассчитаны на более тонкие пальцы. Стоя в очереди, я

никак не мог снять кастет. Также не мог вытащить руку из кармана, не мог достать деньги. Вынужден был выйти из очереди в последний момент. В другой раз мы провожали кого-то на ночной поезд. Целой компанией допивали последние бутылки на вокзале, почему-то между двумя товарными поездами на запасных путях. Мы хотели, чтобы все было как можно тише и приличнее. Бутылки стояли на низеньком столбике, из которого светила синяя лампа. Мы не подозревали, что в том

году было так много краж из товарных вагонов. Оказывается, за всей территорией станции довольно хорошо наблюдали. Вдруг со всех сторон набежало множество милиционеров. Они, когда бежали, забавно прижимали фуражки. Нас задержали и под конвоем повели в отделение. В кармане моего зимнего плаща был кастет. Я хотел его оттуда убрать, но милиционер схватил меня за руку и запретил пользоваться карманами. Я предложил ему покурить хороших сигарет,

у меня как раз была подаренная пачка неизвестного у нас житана. Офицер согласился, потому что до отделения было еще далеко. Вынимая пачку, я должен был успеть прорвать карман и бросить кастет под подкладку плаща. В отделении нас обыскали. Я старательно отводил полы, пытаясь не зацепить никого чем-то тяжелым, что болталось на уровне колен. Потом я выбросил его в реку. Никогда никого не ударил. Даже того омоновца, у которого мы с приятелем отобрали резиновую дубинку. Тогда

Франковск был похож на оккупированный город. Стоял сентябрь, пятидесятилетие присоединения Западной Украины к УССР. Омоновцы из Одессы патрулировали все центральные улицы. Ходили по трое, с собаками, резиновыми дубинками, газовыми баллонами, наручниками. Такого мы еще не видели. Патрули охотились за всеми, кто носил значки с желто-синими или красно-черными флагами. Закончилось тем, что они избили нашего товарища. Когда его госпитализировали,

омоновцев убрали, спасая от ответственности. А семнадцатого сентября мы надели черные траурные повязки и зажгли свечи в темных окнах. Хотя наше окно трудно было сделать темным. Мы жили на главной улице, и гирлянды праздничной иллюминации были натянуты как раз напротив наших окон. Зимой, когда подоконники, крыши, деревья и электрические провода облипали снегом, здорово было раскрыть окно и смотреть на особенное розовое сияние – иллюминация как-то

растворялась в фактуре снега. Во Львове я иногда ночевал на улице Русской. На последнем этаже древней каменицы, прилегающей к Успенской церкви, жила наша старенькая тетя, вдова первого ректора украинского тайного университета. Когда она болела, я оставался там на ночь. Кровать легко вибрировала от трамваев, и время от времени вспыхивали синие сполохи, стиснутые ущельем улицы. Из другого окна можно было осматривать экспонаты одного зала музея мебели и

фарфора. Как-то мы ходили по нему с моими еще маленькими тогда детьми. Я посмотрел через окно на окно давнего жилища. Оно было открыто, но этажом выше. Можно было увидеть тот же самый потолок и совсем другую лампу. Во Франковске было такое время, когда мы с самыми близкими одноклассниками каждый день после школы несколько часов ходили по городу. Нам было по шестнадцать лет. Почему-то почти всегда цвели сливы, груши и черешни. Мы бродили по городским

дворам и бегали по крышам над целыми кварталами. Неожиданно оказались на отвесной крыше, с которой я увидел, что делается в нашей квартире. Я представлял себе, что переживают умершие, дожидаясь нас. После крыш мы всегда еще немного фехтовали в саду музыкального училища. В основном три на три. Иногда три на два. У нас был там тайник с рапирами. Возле музыкального училища стоял древний одноэтажный большой дом, в котором

когда-то жил мой прадед Гнат. Он был главным дьяком в Станиславове, организатором дьяческого движения в Галиции и редактором журнала «Дьяческий Глас». Еще издал нотный сборник «Напевник церковный». В детстве мы играли с братом арапником прадеда. В том доме прадед вел дьяческую школу. В восьмидесятых там был подпольный монастырь сестер-служебниц. Сестра Виталия была нашей дальней родственницей по линии Игнатия. В одной из комнат стояла

большая фисгармония, вероятно, осталась с времен дьяковки. Сестры приносили нам подпольно освященные иорданскую воду, пасхальный кулич и крашенку. На Рождество они пекли для нас отдельный перекладенец и маковник. Мы не признавали официальной церкви и никогда туда не ходили. Разве что перед праздниками любили посмотреть на учительниц и комсомольцев из всех школ города, которые высматривали своих учеников, держа наготове карандаши и блокноты. Мы всегда приблизительно знали,

кто из наших учителей непосредственно сотрудничает с КГБ. Как-то на Пасху Анжела нашла в городе антисоветскую машинописную листовку. Она принесла ее в школу, учительнице истории, которая была самой либеральной и играла в настоящую дружбу учеников и учительницы. Анжела просто хотела, чтобы АПП (так мы называли историчку) объяснила текст листовки. Увидев нечто такое, наша милая учительница изменилась в лице и отправила Анжелу как раз к той завучке, которую мы подозревали. Через окна класса мы видели, как завучка тащит за руку нашу одноклассницу, другой рукой осторожно держа вещдок. Анжела побывала непосредственно в главной конторе по улице Чекистов. С ближайшими приятелями мы начали как раз перед этим готовиться к перевороту, который должен был освободить Западную Украину от Cоветского Cоюза. Начала подготовки состояли в изучении опыта спецслужб всего мира – всего, что могло быть

доступным в СССР. Поэтому нам было очень странно – как можно так непрофессионально палить агентуру на случайном эпизоде с левой листовкой. С АПП мы больше ни о чем серьезном не говорили. Разве что о сталинских репрессиях всяких конченых героев гражданской войны. Это был последний год жизни деда Михася. У него была ужасная астма. Уже несколько лет подряд они с бабушкой зимовали во Франковске. Деду Михасю не хватало воздуха. Иногда мои друзья убегали из нашего дома,

не выдерживая звуков его дыхания. Была странная зима. Бесснежная и лютая. Мы каждый вечер мыли лапы нашей кошке. Она вырывалась, и на наших руках никогда не исчезали тонкие узоры глубоких царапин. Кошка ходила в ящик с песком, постоянно что-то там загребала, а дед Михась слишком сильно чувствовал ночью запах ее невымытых лап. У него ужасно болела поясница. Наконец она вспомнила о холодных лужах на бетонных полах буров. Мы ставили ему на спину какие-то