Тарас Прохасько - НепрОстые (сборник)

Еще у этого экземпляра есть собственные артефакты, история и загадка. Обжитость, очеловеченность. То, чего сначала не хватает всем проявлениям прогресса. То, что на нашем фрагменте Европы всегда с прогрессом конфликтовало, поскольку прогресс его попросту уничтожал, сам едва успевая становиться обжитым.

Артефакт, который безоговорочно свидетельствует и о собственной истории, и о загадке, – это написанные имя и фамилия моего деда в дательном падеже, имя и девичья фамилия моей бабушки и ниже – Гмюнд, бараки, 16 декабря 1916 года.

Гмюнд (согласно Энциклопедии украиноведения) – город в Нижней Австрии на границе с Чехословакией, 4 тысячи жителей; в 1914—1918 годах – лагерь для беженцев и депортированных из Галиции, в котором действовали украинские школы (между прочим, гимназия), культурные и общественные учреждения; тяжелые бытовые условия стали причиной высокой смертности: в 1914—1917 годах погибло около 14 тысяч украинцев.

Бабушка была там сестрой в санитарной части. Дед, который к тому времени уже был призван в армию и, оставив инженерные изыскания, окончил школу подстаршин и располагал перед разными фронтами определенной свободой краткосрочных перемещений, заехал в Гмюнд по неизвестным теперь причинам еще в начале года. Возможно, к кому-то из знакомых галичан. В любом случае, дед с бабушкой познакомились в Гмюнде. А эта книжка уже выглядит позднейшим подарком на Николая, им было по двадцать лет. Потом были Альпы, контузии, Ноябрьский переворот, Украинская Галицкая Армия, плен, другие бараки, смерти самых близких людей, распад империи, учеба в Вене, дети, грядущая война и весь двадцатый век. Печальные сказки Оскара Уайльда принимали участие во всех перемещениях. В конечном итоге то, что недавно книгу вытирал от пыли их правнук, тоже можно назвать прогрессом. Или обжитостью. Или обжитым прогрессом. Или прогрессивностью обжитости, или. Загадкой же навсегда останется такое отступление от хронологического принципа: дарственная надпись не может быть неточной (16. 12. 1916), но на первой странице книги пропечатано: «Вышло в издательстве “Остров" из Ляйпцига, 1917 (пятое издание, от 41 до 50 тысяч)».

Недалеко от этой книжки, вероятно, вследствие какой-то ассоциации, была еще одна брошюра, тетрадь. Гмюндовская драма Марийки Подгорянки «Мать-мученица», скрепленная с анонимной повестью про строительство железной дороги где-то на Волыни. Снова о прогрессе. О начале двадцатого века. О конфликте с обжитостью. По своему пафосу повесть близка тому рассказу Джека Лондона, где старые индейские деды, проигравшие в противостоянии наступлению белых американцев, пытались уничтожать их тихо и по одному (весьма актуальная, между прочим, тема для теперешнего времени, особенно в наших горах).

Через несколько дней я ночевал в нашем горном доме. За садом в лощине проложены железнодорожные пути, им уже больше ста лет. Когда проезжают поезда, трясутся кровати. Но меня не будят даже медленные сверхтяжелые поезда, составленные из десятков вагонов, не будят вибрации, грохот, поездные гудки на поворотах и прожекторы тепловозов. Однако я просыпаюсь от того, что на шоссе, на расстоянии километра безлистых сейчас садов и зарослей, бесшумно шипят шины скоростных джипов в направлении карпатских курортов. Этот прогресс еще нужно обжить.

Нужно было прожить так много совершенно незначительных лет, чтобы наконец понять, что единственный теоретический вопрос, который по-настоящему вызывает интерес, о котором хочется размышлять и говорить, который время от времени не дает покоя, – это вопрос памяти. Разумеется, собственной.

Иногда появляется такое чистое, глубокое и всеохватывающее ощущение зависимости от того, что помнишь, – что оно переходит в переживание полной свободы. Тогда у тебя нет ничего, кроме всего. Хотя это все может быть и ничем. Но тогда у тебя нет даже рук, не говоря уж о глазах, ушах, языке, носе и коже. Как и ты, руки принадлежат памяти. А ты, как и руки, зависишь только от нее. Что она может вмещать. Что ей нужно, а что не стоит напоминать. Только память есть то, что называется тобой. Она – это то, что здесь и сейчас.

Я помню то, что не следует помнить.

Как пахли старые венские кресла в нашей квартире после того, как на них сидели разные бабушкины гости. Какие ребра были у разных девочек, которых когда-то раскачивал на прикрепленных к верхней ветке большого каштана над оврагом качелях. Как давила горло поспешно проглоченная первая украденная булочка. Как звучал череп напавшего, которому бросил камень прямо в голову. Как много звуков в ночной квартире напоминали тихий плач детей, когда те спали в дальней комнате. Как невероятно изменялись цвета и освещение неба в первую бессонную от самого начала до самого конца ночь. Какая густота, скорость, упругость (и касательность или касаемость) воды в Любежне, Быстрице, Рыбнице, Тисе, Днестре, Днепре, Немане, Дунае, Пслухе, в Шацких и Тракайском озерах. Как смешивалась кровь с молоком, когда упал на ступеньках с полной бутылкой в каждой руке. Как назывались все персонажи книжки «Томек ищет снежного человека». Как скрипела под утро от охлаждения перегретая за день жесть на чердаке, где мы когда-то жили. Как смотрел пес, который сам решил быть нашим и покусал уже почти каждого из нас. Как затекает сухожилие под локтем, когда возвращаешься ночью издалека домой с двумя сонными детьми на руках. Как найти маленькую лавку с молодым вином в Регенсбурге. Как переставлять руки и ноги, когда лезешь по лесенке на бронетранспортер. Как в 1950 году арестовали моего папу на уроке в начальной школе.

Помню множество таких бесполезных вещей. И иногда, когда остаюсь один, ничего не делаю и ничего не говорю, кажется, что именно эти все вещи и есть самый настоящий я. Совокупность хаотического хлама, единственное оправдание которого в том, что он скоро исчезнет, не оставив никакого следа на земле.

Проблема моей памяти состоит в патологически деформированном принципе отбора информации. Понимаю, что забывание – такая же необходимая функция памяти, как и запоминание, но не до такой же степени. Помнить так мало нужных, важных, значительных, дорогих, радостных, трогательных моментов. Забывать даже слова. Даже записанные слова.

Даже не помнить, что что-то нужно запомнить. Забывать события и фразы настолько, что потом не веришь, что тебе рассказывают твои воспоминания. Будто бы тебя не было где-то там, где ты был по-настоящему счастлив. Будто кто-то другой целыми днями был внутри твоего существования, как в плохих фильмах (иногда так еще бывает с синяками и царапинами).

Так что, как ни парадоксально, но есть такие мгновения, когда для возвращения к себе нужно прибегать к фантазии, которая вполне может оказаться самыми настоящими воспоминаниями.