Кен Фоллетт - Игольное ушко

Пес заметался в прихожей, а потом зарычал громче и потащил ее в сторону кухни. Она прижала его к себе и рукой стиснула морду, чтобы он перестал издавать эти звуки. Потом неслышно вошла. Посмотрела в сторону окна, но не увидела за ним ничего, кроме непроницаемого мрака.

Она вслушалась. Окно скрипнуло. Сначала чуть-чуть, потом еще раз, уже громче. Он пытался проникнуть внутрь. Боб угрожающе, но тихо зарычал. Казалось, животное поняло, почему ему вдруг зажали пасть.

Ночь становилась тише, и Люси поняла: очень медленно, но буря постепенно унимается. Генри оставил кухонное окно и перешел к гостиной. Она тоже направилась туда же.

До нее донесся тот же скрип – дерево сопротивлялось нажиму. Но и Генри казался теперь настроенным более решительно: раздалось три приглушенных удара, словно он бил по оконной раме кулаком, подложив под него тряпку.

Люси отпустила собаку и взялась за ружье, хоть и не видела толком окна. Если это не было игрой воображения, то оно располагалось в том месте, где среди абсолютной черноты ей виделся смутный серый квадрат. Но как только рама поддастся, она тут же выстрелит в ту сторону.

Раздался гораздо более громкий удар. Боб не сдержался и залаял. Снаружи послышались звуки шагов.

Потом донесся голос:

– Люси?

Она закусила губу.

– Люси!

Он пустил в ход обертона, которые так действовали на нее в постели, – низкие, мягкие, интимные.

– Люси, ты меня слышишь? Не бойся меня. Я не желаю тебе зла. Поговори со мной, пожалуйста!

Ей пришлось подавить в себе жгучее желание немедленно спустить оба курка, чтобы избавиться от этого жуткого голоса в ушах и уничтожить все воспоминания, которые он ей навевал.

– Люси, дорогая моя… – Ей показалось, она услышала сдержанный всхлип. – Люси, пойми… Он напал на меня первым, и мне пришлось убить его… Я убивал ради своей страны, и ты не должна ненавидеть меня за это…

А это, черт возьми, что еще значит? Какое-то совершенное безумие. Мог он быть умалишенным, но скрывать это так долго? Даже в моменты их близости? Хотя на самом деле он выглядел более здравомыслящим, чем большинство людей… Несмотря на два убийства… Правда, она не знала, при каких обстоятельствах это произошло… «Все, остановись! – приказала она себе. – Ты сейчас совсем размякнешь, а ему только этого и надо».

И у нее появилась идея.

– Просто поговори со мной, Люси…

Но она уже почти не слышала его, так как на цыпочках прокралась в кухню. Боб наверняка оповестит ее лаем, если Генри от слов опять перейдет к делу. Она снова стала шарить в ящике с инструментами Тома и нашла плоскогубцы. Подойдя к кухонному окну и кончиками пальцев нащупав шляпки трех гвоздей, которые прежде загнала в раму, она осторожно и как можно тише вытянула их плоскогубцами, для чего потребовалось приложить всю силу.

Освободив оконную раму, она вернулась в гостиную и услышала:

– …Не станешь создавать мне проблем, я тебя не трону…

Потом со всей осторожностью она подняла раму окна в кухне, снова перебралась в гостиную, ухватила за ошейник собаку и увела с собой в кухню.

– …Причинить тебе боль – это последнее…

Погладив пса, она пробормотала:

– Прости меня, мальчик. Я бы ни за что не пошла на это, но другого выхода нет. – И она вытолкнула Боба в окно.

Затем быстро опустила раму, нашла гвоздь и тремя сильными ударами забила его в новое место.

Бросив молоток, она вновь схватила ружье и кинулась в гостиную, встав у окна спиной к стене.

– …Теперь я дам тебе лишь один, последний шанс!

Но вдруг до нее донесся стремительный топот лап Боба, а затем самый жуткий, самый страшный лай, какой Люси когда-либо слышала от обычной овчарки. Звук быстрых шагов и падения человеческого тела. Генри тяжело дышал, кряхтел, стонал. Снова бег собаки, крик боли, ругательства на иностранном языке, жуткий лай.

Весь этот шум постепенно удалялся, а потом внезапно полностью стих. Люси ждала, вжавшись у окна в стену и напрягая слух. Ей хотелось пойти проведать Джо, снова попытаться наладить связь по радио, одолевал приступ кашля, но она не решалась даже пошевелиться. Воображение рисовало кровавые картины – Боб порвал Генри в клочья, – и ей очень нужно было сейчас услышать, как собака скребется в дверь.

Она посмотрела на окно… И вдруг поняла, что видит окно, а не смутные очертания серого на черном. Перекрестье рамы вырисовывалось совершенно отчетливо. Все еще стояла ночь, но она была на исходе и Люси знала: если она сейчас выглянет наружу, небо уже не будет непроглядно-черным, на нем обозначатся первые проблески рассвета. Новый день наступит совсем скоро, она сможет видеть все вокруг, и у Генри не останется возможности подкрасться к дому во тьме.

Оконное стекло вдребезги разлетелось в нескольких дюймах от ее лица. Люси вздрогнула от неожиданности. Боль пронзила щеку, и, дотронувшись, она поняла: это мелкий порез от случайно попавшего в нее осколка. Она подняла ружье, ожидая, что в окно полезет Генри, но ничего не происходило. Ей потребовалась минута или даже две, чтобы понять, отчего же все-таки разбилось окно.

Она стала всматриваться в пол, на котором среди осколков стекла лежало нечто темное и крупное. Потом поняла, что сумеет разглядеть лучше, если станет смотреть не прямо, а под углом. И она разглядела… знакомый силуэт собаки Тома.

Люси зажмурилась и отвернулась. У нее не осталось больше сил для эмоций. Ее сердце словно окаменело от ужаса и пережитых смертей: сначала Дэвид, потом Том, и бесконечная агония ночной осады… И если она хоть что-то действительно сейчас почувствовала, то это оказался жуткий голод. Весь вчерашний день она нервничала, и аппетит напрочь отсутствовал, а это означало, что она ничего не ела уже тридцать шесть часов. И в такой момент она совершенно не к месту и до нелепости не вовремя размечталась об обычном бутерброде с сыром.

Но теперь в окне показалось что-то еще.

Сначала она заметила это краем глаза, а потом повернулась, чтобы разглядеть.

Это была рука Генри.

Она наблюдала за ней как под гипнозом – за этой рукой с длинными пальцами без колец, белой даже под слоем грязи, с ухоженными ногтями и перебинтованным кончиком указательного пальца; за рукой, которая столько раз дотрагивалась до ее самых интимных мест, играла на ее теле как на музыкальном инструменте, а потом всадила нож в сердце старого пастуха.

Эта рука теперь вынула обломок стекла, потом другой, расширяя пространство в оконном проеме. Затем она просунулась по самый локоть и принялась шарить по раме изнутри в поисках шпингалета или задвижки.

Стараясь не издавать ни звука, мучительно медленно, Люси переложила ружье в левую руку, а правой достала из-за пояса топор, подняла его над головой и что было сил обрушила на руку Генри.