Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

До чего нелогичный и неприятный ответ, подумал я. Но Кимптон, которому он предназначался, был, похоже, совершенно им очарован.

– А почему не то и другое, божественная? – спросил он. – Или это противозаконно?

– Да, обязательно должен быть закон, который это запрещает, иначе неинтересно, – сказала Клаудия. – Придумала! Если я откажусь выбирать между мертвой головой и бездыханным телом, то и другое унесут и предадут огню, а я не получу ничего. Тогда я выбираю голову!

– Мой мозг глубоко польщен, хотя и посылает конечностям сигналы о нанесенной им только что обиде. Должен сказать, что даже для столь выдающегося разума, как мой, поддерживать в данном случае равновесие довольно сложно.

Клаудия запрокинула голову и засмеялась.

Я же нашел их обмен репликами не только поразительным, но даже – что греха таить – довольно мерзким.

Дорро, кажется, была одного со мной мнения.

– Перестаньте же! – Она прикрыла лицо руками. – Когда вы только прекратите? Случилась ужасная вещь. Сейчас не время для фривольностей.

– Не согласен, – возразил ей Кимптон. – Фривольность – это вольность, а значит, ею вольны наслаждаться все – как принцы, так и нищие.

– Ты просто омерзителен, Рэндл. – Дорро уставилась на него с ненавистью. – Гарри, тебе что, нечего сказать?

– Пару стаканчиков спустя всем нам станет легче, – ровным голосом отвечал тот, разглядывая донышко своего опустевшего бокала.

Кимптон с бокалом в руках подошел и встал за креслом Клаудии. Наклонился, поцеловал ее в лоб и сказал:

Клаудия застонала.

– Опять этот проклятый Шекспир со своим «Королем Джоном»… Как же я от него устала. Милый, я предпочитаю мыслям господина Шекспира твои – по-моему, они куда более оригинальны.

– А где все остальные? – спросил Пуаро.

– Пошли спать, надо думать, – ответила Клаудия. – Мистер Гатеркол и мистер Рольф уже пожелали нам спокойной ночи. Хотя мне непонятно их желание обособиться от семейства Плейфорд в тот самый момент, когда для нас веселье только начинается.

– Я слышала, как мистер Рольф говорил, что нехорошо себя чувствует, – сказала Дорро.

– У бедняги Скотчера вид тоже был как у побитой собаки, – сказал Гарри.

– Уверена, Софи уже преуютненько устроила его на смертном одре, даже одеяльце подоткнула, – сказала Клаудия.

– Перестань! Прекрати, я этого больше не вынесу. – У Дорро дрожал голос.

– Что хочу, то и говорю, – отозвалась Клаудия. – В отличие от тебя, Дорро, я всегда знаю, когда в ситуации есть что-то забавное, а когда нет. Гарри, как тебе идея – набить из тела Джозефа чучело и повесить на стену?

Я видел, что Пуаро прямо-таки вздрогнул при этих словах, и не удивился. Удивительным, на мой взгляд, было то, что Рэндл Кимптон, врач, всерьез намеревался жениться на женщине, которая позволяла себе насмешки над неизбежностью чужой трагической кончины.

Дорро со стуком опустила свой бокал на столик. Ее руки сжались в кулаки, но тут же разжались: она не могла удержать в одном положении свои пальцы, которые извивались по своей воле, словно черви.

– А на меня всем плевать! – выкрикнула она. – Даже тебе, Гарри.

– Хм? – Муж посмотрел на нее пару секунд и сказал: – Держи хвост пистолетом, старушка. Мы выкарабкаемся.

– Смотри-ка, Дорро, как близко к сердцу ты принимаешь безобидные шутки о смерти. – Клаудия смотрела на невестку с прищуром. – А между тем это из-за тебя мать сейчас плачет у себя наверху, я уверена. Это ведь ты обвинила ее в том, что она видит в Джозефе замену покойному Николасу. И совершенно безосновательно, кстати.

– Хватит! Я и так язык себе откусить готова! – зарыдала Дорро. Возмущение вдруг оставило ее, она заикалась сквозь слезы: – Я была сама не своя… даже не знаю, как у меня это вырвалось. Я не собиралась ничего такого говорить.

– И все же сказала, – бодро заметил Кимптон. – «Давно превратился в дохлятину» – так, кажется, ты выразилась.

– Пожалуйста, давайте больше не будем! – взмолилась Дорро.

– О чем не будем, о дохлятине, в которую превратился Николас? А мне показалось, что ты каждый слог в этих словах вытягивала как два, до того они тебе нравились. И вот что мне интересно: если б ты сказала, к примеру, не «дохлятина», а просто – «труп», Эти тоже убежала бы? Вряд ли. По-моему, именно «дохлятина» ее и доконала.

– Ты злой человек, Рэндл Кимптон, – всхлипывая, отозвалась Дорро.

Тут наконец даже Гарри Плейфорд заметил, что происходит.

– Слушай, Рэндл, тебе действительно так уж необходимо цепляться к моей жене?

Кимптон улыбнулся:

– Если б я считал, что тебя действительно интересует мой ответ, Гарри, я бы с радостью снабдил тебя им.

– Да?.. Ну, тогда ладно, – отозвался Гарри с сомнением.

– Ладно, вот и ладненько, – передразнил его Кимптон, и Клаудия снова залилась своим серебристым смехом.

Сказать по правде, ни одно семейное сборище из всех, на которых мне доводилось присутствовать в жизни, включая встречи с моими собственными родственниками, не проходило в атмосфере столь тягостной и гнетущей, какая в тот вечер царила в Лиллиоуке. Я так и не сел с тех пор, как мы вошли в гостиную. Пуаро, который при всяком удобном случае предпочитал давать ногам отдых, стоял со мной рядом.

– Почему мы позволяем словам забирать такую власть над нами? – сказал вдруг Кимптон, ни к кому не обращаясь, и медленно заходил по комнате. – Слова растворяются в воздухе и перестают существовать, едва слетев с наших уст, и в то же время они остаются с нами навечно, стоит только выстроить их в надлежащем порядке. Почему одно простое слово – «дохлятина» – может причинить больше боли, чем воспоминание об умершем ребенке?

Дорро поднялась со своего стула.

– А разве с двумя своими живыми детьми Эти хорошо обошлась сегодня вечером? Почему никто об этом не говорит? Да как вы вообще смеете выставлять меня агрессором, а ее – жертвой, словно немощную старушонку какую-то? Она еще всех нас переживет!

Кимптон остановился у французского окна и заговорил:

– Вы знакомы с текстом шекспировского «Короля Джона», Пуаро?

– К сожалению, нет, месье. Это одно из немногих произведений Шекспира, которые мне не довелось прочесть.

– Великолепная вещь. Она полна любви к стране и королю и в то же время совершенно свободна от той жуткой смирительной рубашки внутренней структуры, в которые Шекспир так часто облачал многие более известные тексты. А какую из его пьес предпочитаете вы?