Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

– Каждая из них достойна всяческих похвал, без сомнения, но если выбирать… я бы предпочел «Юлия Цезаря», – сказал Пуаро.

– Интересный и неожиданный выбор. Вы произвели на меня впечатление. А знаете, ведь именно любовь к «Королю Джону» подтолкнула меня к занятиям медициной. Если б не Шекспир, я был бы сейчас литератором, а не врачом. Так что всем недовольным пациентам я всегда отвечаю: все претензии к Шекспиру.

– Ты про тех бедняг, что умерли со скуки и чьи трупы оказались у тебя на столе в прозекторской, дорогой? – спросила Клаудия.

Кимптон рассмеялся.

– Ты забыла, дражайшая моя: я лечу живых, а не только вскрываю мертвых.

– Ни один из тех, в ком еще бьется сердце, не может упрекнуть тебя в несовершенстве. Вот почему я решила, что недовольны только трупы, которые ты вскрываешь, и то лишь потому, что, умерев, они сами лишили себя удовольствия познакомиться с тобой лично. Но, к счастью, у них уже нет возможности высказываться.

– Я не хочу больше ни говорить, ни слышать о смерти! – сказала Дорро. – Пожалуйста, перестаньте.

– Каким же образом пьеса о короле Джоне подтолкнула вас к выбору медицинской профессии? – спросил Пуаро у Кимптона.

– Хм? Ах, вы об этом. Да, действительно. Будь это «Юлий Цезарь», я бы, скорее всего, отделался легким испугом. Да, думаю, что так. Ведь это вполне почтенный, хотя и недюжинный выбор. Отстаивая его, мне не пришлось бы ежедневно сталкиваться с осуждением коллег или погрязать в бесконечных дискуссиях и спорах, в которых нет и не может быть победителя. Как исследователь творчества Шекспира, я только и слышал со всех сторон, что о неизмеримом превосходстве «Гамлета» и «Короля Лира» над «Королем Джоном». Я был не согласен – но как я мог раз и навсегда убедительно доказать свою правоту? Никак! Мои противники призывали себе в помощь все новых и новых исследователей, которые только и делали, что поддакивали им на каждом шагу. Как будто с армией соглашателей можно выиграть войну! Достаточно взглянуть на нынешнюю политическую ситуацию, чтобы убедиться в обратном. Огромное количество людей на этом крошечном острове почему-то верят, что стоит им стать независимыми, как их жизнь сразу наладится…

– Пожалуйста, давайте не будем говорить еще и о политике, после всего того, что случилось сегодня.

– Да благослови тебя Господь, Дорро, – сказал Кимптон. – Будь любезна, представь мне список тем, по которым мне разрешено высказываться в этом доме, а заодно документальное подтверждение твоего права – морального или юридического, безразлично – налагать подобные ограничения, и я с удовольствием буду им следовать. А пока я все же завершу свою мысль. Многие граждане Свободной Республики Ирландия видят в англичанах не ценный актив, а противников, – что, на мой взгляд, свидетельствует о непроходимой глупости большинства. И все же одними воззрениями спора не выиграешь. Я же веду свою мысль – хотя и кружным путем, должен признать – вот к чему: есть вещи настолько субъективные, что доказать их другим как непреложный факт просто невозможно. К ним относится и вопрос о том, является ли «Король Джон» лучшей пьесой Шекспира или нет.

– В то время как о медицине такого не скажешь, – закончил за него Пуаро.

– Совершенно верно. – Кимптон улыбнулся. – Как человек, любящий побеждать, причем открыто и недвусмысленно, я решил, что мне лучше избрать иную сферу деятельности. И считаю, что поступил абсолютно верно. В моей жизни стало больше прямоты. К примеру, я говорю: «Если мы не отрежем этому парню ногу, он умрет» или «Эту леди убила опухоль в мозгу – вот она, размером с помидор». И никто не станет со мною спорить, потому что моя правота очевидна. Вот вам опухоль размером с помидор, а вот покойник с двумя ногами, умерший от гангрены, а всё по вине дурацкого оптимизма, который предпочитает внушать людям несбыточные надежды вместо того, чтобы лишний раз перестраховаться и отнять подозрительную конечность.

– Одним словом, вы выбрали профессию, которая позволяет вам неизменно доказывать свою правоту, – подвел итог Пуаро.

– Вот именно. Литература – стезя тех, кому нравятся бездоказательные размышления. Я же предпочитаю точное знание. Скажите мне, вы, человек, изобличивший стольких убийц… часто ли вам доводилось иметь на руках улики, способные убедить любой суд присяжных еще до того, как преступник сам сознавался в своей вине? Ведь признание, в сущности, ничего не значит. Хотите доказательство? Пожалуйста: я, Рэндл Кимптон, своими руками убил президента Авраама Линкольна. Конечно, он скончался задолго до моего рождения, это все знают… Ну и что: я амбициозный молодой негодяй, такая мелочь меня не остановит! Так что вот вам мое признание: я убил президента Линкольна!

Клаудия одобрительно хохотнула. Меня звук ее голоса встревожил, но Кимптону он, похоже, пришелся по душе.

– Однако в медицине есть свои тайны, которые также невозможно трактовать однозначно, – возразил Пуаро. – Опухоль в мозгу, ампутация – вы подобрали примеры, которые служат вашей цели. Но ничего не сказали о пациентах, которые приходят к вам с жалобами на те или иные боли, найти причину которых вы не в состоянии.

– Да, такие тоже бывают, вы правы. И все же, когда у человека красные глаза, из носа течет и он непрерывно чихает, то я говорю, что это простуда, и никто не станет убивать время, пытаясь опровергнуть мою правоту. Вот почему моя работа нравится мне куда больше вашей, старина.

– Так же и мне, друг мой, больше нравится моя. Увидеть, что у пациента течет из носа, смерить ему температуру и поставить диагноз может всякий – так в чем же тогда вызов?

Кимптон вдруг сдавленно фыркнул, точно поперхнувшись, а в следующую секунду уже хохотал в голос, сотрясаясь всем телом.

– Эркюль Пуаро! – сказал он, отсмеявшись. – До чего я рад, что вы есть на свете и что сейчас вы здесь! Просто изумительно, что при всех ваших достижениях вы все еще клюете на приманку интеллектуального вызова, этой неопределеннейшей из неопределенностей. Как человек вы лучше меня, это очевидно. Для меня неопределенность – худшее из бедствий. Это мор, чума. Я бегу ее. Но все же как я рад, что вы со мной не согласны.

Я чувствовал, что Пуаро с трудом сохраняет спокойствие. У меня у самого давно чесались руки, до того мне хотелось треснуть Кимптона прямо по его непереносимо нахальной физиономии. Рядом с ним даже Пуаро казался маленьким и скромным.

– Могу ли я сменить тему разговора, месье?

– О, дозволять или воспрещать те или иные темы в этом доме – не моя прерогатива, – сказал Кимптон. – Дорро, как там твой список, еще не созрел? Мы нуждаемся в руководстве.

– Скажите, вы четверо все время были вместе с тех пор, как покинули столовую? – спросил Пуаро. – И сразу ли вы направились сюда?