Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

– Что вы обо мне сейчас подумали? – Она взглянула на меня с подозрением. – Может быть, вам трудно поверить в то, что я действительно люблю Рэндла, видя, как я насмехаюсь над людьми и поношу их?

– Мне совсем нетрудно поверить, что вы любите его ровно настолько, насколько считаете нужным показать. Это заметно. Полагаю…

Клаудия склонила голову набок и почти улыбнулась.

– Вы что-то еще хотите спросить?

– Да, при нашей первой встрече вы упомянули, что доктор Кимптон завоевал вашу привязанность дважды.

– Да. А это не так легко.

– Могу себе представить.

– Ему и в первый раз понадобились годы. Я знала, что рано или поздно приму его ухаживания – ведь я обожала его с той минуты, как впервые услышала, – но мне не хотелось сдаваться слишком быстро; я боялась, что такая готовность с моей стороны может охладить его пыл. А пыл Рэндла – такого умного и целеустремленного мужчины – производит большое впечатление, особенно когда он вкладывает его без остатка в кампанию по завоеванию меня. – Ее улыбка погасла, сменившись более привычным выражением. – Разумеется, я должна была позволить ему добиться своего, и я позволила. Как вдруг пять – нет, почти шесть лет тому назад его поведение со мной заметно изменилось. Казалось, он утратил уверенность в себе – это было омерзительно! Уверенность в себе – основа основ характера такого человека, как Рэндл. Его душа. Без уверенности он не был мне нужен – для меня он как будто перестал быть собой, – и я обратилась к нему с прямым вопросом. «Что произошло?» – спросила я. Он сознался, что не уверен, хочет ли еще на мне жениться. Сомнения! – Клаудия помахала перед моим носом рукой с бриллиантом на пальце. – Тогда я сняла вот это и швырнула ему. И, разумеется, сказала, что не хочу его больше видеть, никогда, до самой моей смерти. И прямо на следующий день увидела его под моим окном. Не, не здесь, не в Лиллиоуке. Я тогда жила в Оксфорде. Кстати, я была одной из первых женщин-студенток этого университета – полагаю, об этом вам никто не говорил? Еще бы; кого, кроме меня, волнуют мои достижения… Итак, я вернулась сюда, скрываясь от Рэндла – он страшно переживал и раскаивался в своем минутном сомнении. «Ну, ну, – подумала я тогда. – Я помогу тебе раскаяться так глубоко, как тебе и не снилось». Это было, когда я только приехала в Лиллиоук. Но Рэндла это не остановило. Он то и дело заявлялся сюда, путался у меня под ногами в гостиной, рыдал и просил прощения, потрясая перед моим носом этим бриллиантом, словно неким амулетом, с помощью которого он надеялся меня околдовать.

Клаудия взглянула на кольцо.

– Жалкое было зрелище. Он был жалок, я так и сказала ему. И вообще, вела себя с ним так грубо и гадко, что он разозлился и стал вести себя как агрессор, настаивая на том, что я зачахну и умру без его любви. Заявил, что мне придется вернуться к нему, ведь он задушит всякого, на кого падет мой выбор. Вот тогда-то, когда он перестал распускать передо мной слюни, а начал диктовать условия, мое сердце смягчилось. Он твердил, что я все равно выйду за него, хочу я того или нет. И я с удивлением поняла, что скорее хочу, чем нет. Рэндл восхитителен, когда свиреп, а я еще никогда не видела его более разъяренным, чем тогда.

Обмен любезностями такого рода, как она описывала, вовсе не казался мне проявлением любви, но мне хватило такта промолчать.

– Значит, вы его простили и заключили вторую помолвку?

– Несколько лет я заставляла его терпеть все муки ада и наконец, да, согласилась. Но его страдания еще не прекращены, о нет. Я пока отказываюсь назвать дату нашей свадьбы. Возможно, что и никогда не назову. В конце концов, разве обязательно в наши дни жениться? – Клаудия рассмеялась, видя мое замешательство, которое я даже не пытался скрыть.

Нимало не заботясь, одобряю я ее или нет, она продолжала:

– Получать удовольствие можно и не будучи замужем, любовь от этого только острее, к тому же изнашивается не так быстро. А еще мы с Рэндлом не можем пожениться, пока я не решу, где нам жить. То есть бо́льшую часть времени – понятно, что дом у нас будет не один. Рэндл ждет не дождется того дня, когда он сможет вырваться из Оксфорда. Он говорит, что найдет работу в графстве Корк и будет жить со мной в Лиллиоуке, но мне как раз нравится Оксфорд. Там, по крайней мере, всегда можно найти себе занятие поинтереснее, чем считать овец и проплывающие облака. А можно попробовать и Лондон – вот это было бы восхитительно! Вам нравится жить в Лондоне?.. Дорогой! Наконец-то!

– Здравствуй, божественное создание. – Кимптон широкими шагами подошел к нам. – Как бы я хотел остаться здесь, с тобой, и провести день, покрывая твое лицо поцелуями… Но не могу. Кэтчпул, поторопитесь, – вас ждут.

– Кто? – спросил я. Что-то в его тоне сразу заставило меня поверить, что дело важное.

– Я, хотя точнее было бы сказать – Джозеф Скотчер. Пуаро, Конри и О’Двайер уже в утренней гостиной – или будут там, когда мы придем.

– В утренней гостиной? – повторил я.

– Да. – Кимптон повернулся на каблуках. Я заспешил вслед за ним к дому.

– Скажите мне спасибо за то, что вас пригласили, – бросил он мне через плечо. – Это надутое насекомое Конри всеми силами старался убедить меня не рассказывать вам и Пуаро мою новость, а говорить только с ним и его полоумным прихлебателем. Я сказал ему: хотите услышать то, что я имею сообщить, – зовите Пуаро и Кэтчпула. Какой смысл распинаться перед аудиторией, где нет приличных мозгов?

– Перед какой аудиторией? Кимптон, о чем вы?

– О чем? Да об убийстве Джозефа Скотчера, разумеется, – сказал он. – Вы сильно заблуждаетесь на его счет – все вы, детективы. Очень сильно заблуждаетесь – и я вам сейчас это докажу.

Тела Скотчера уже не было в утренней гостиной. Скорее всего, его перевезли в ближайший морг, но когда я спросил об этом инспектора Конри, он ограничился кратким «увезли». После того как Кимптон вынудил его разбавить их маленький междусобойчик мною и Пуаро, инспектор решил мстить, утаивая от нас как можно больше обыденной информации, чем сильно напомнил мне Хаттона, – та же болезнь, только в более опасной, вирулентной, так сказать, форме.

Хотя Скотчера уже увезли, в комнате по-прежнему стояло его кресло, одинокое и заброшенное в отсутствие хозяина. Кровавое пятно на восточном ковре отмечало место, где лежала его голова, вернее, то, что от нее осталось.

Пуаро, инспектор Конри и сержант О’Двайер сидели на стульях подальше от пятна, напряженные, как зрители в ожидании шоу.

– Уверен, что знаю, о чем пойдет речь, – заявил Конри, едва мы с Кимптоном вошли. – И даю вам разрешение говорить на эту тему, доктор Кимптон. Пуаро, Кэтчпул, надеюсь, я могу положиться на вашу профессиональную сдержанность.