Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

– Да, он действительно показался мне очень добрым человеком, который заботился о других, – сказал я.

– Верно, а еще он был прозорлив, – добавила леди Плейфорд. – Каждый раз, беседуя с ним, я ощущала, как он словно отпирал магическим ключом мое сердце, мой ум и показывал мне мои собственные мысли, ту мудрость, о которой я сама даже не подозревала. Вздумай кто-то другой полновластно хозяйничать в моей голове и моем сердце, я сопротивлялась бы, как тигрица, но Джозеф так хорошо меня понимал. Как никто. И он был умен! С ним всегда было интересно. Его общество стимулировало. О чем бы он ни завел речь – а, надо сказать, его мнение далеко не всегда совпадало с мнением окружающих, – я всегда обнаруживала, что разделяю его идеи. Он всегда точно знал, что сказать, а главное как.

Она продолжала:

– Знаю, это прозвучит глупо, Эдвард, но иногда мне и впрямь казалось, будто кто-то взял у меня кусочек моей души, чтобы сотворить Джозефа. Когда он только появился тут, в Лиллиоуке, я едва находила в себе силы общаться с другими. По сравнению с ним все были просто скучны.

Леди Плейфорд побарахталась в шезлонге и села прямо.

– Все это я говорю вам сейчас вот зачем: не удивляйтесь тому, что услышите дальше. Когда Джозеф впервые сказал мне, что у него серьезные проблемы с почками, я была поражена. До тех пор я ничего такого за ним не замечала – он прекрасно справлялся со своими обязанностями, да и выглядел неплохо. Услышав, что болезнь угрожает его жизни, я страшно испугалась. Я была в отчаянии! У меня нет слов, что описать мои тогдашние чувства. Мысль о том, что я могу его потерять, была просто нестерпима.

Она на миг умолкла и прикрыла глаза. То, что казалось ей нестерпимым тогда, стало реальным теперь. Мне пришло в голову, что существует большая разница между реальностью и мыслью: мысль можно прогнать, в реальности приходится жить.

– Я немедленно наняла ему лучшую сиделку, какую могла найти: Софи. Много раз пыталась устроить ему встречу с моим личным врачом, но Джозеф не соглашался. Вот почему, когда он пришел ко мне с известием о том, что болен болезнью Брайта и она уже вошла в завершающую стадию, я… у меня уже были кое-какие подозрения, скажем так. И все равно, даже несмотря на сомнения, я была глубоко тронута отсутствием в Джозефе всякой заботы о себе. Казалось, его по-настоящему волнует лишь одно: как утешить меня. Он уверял меня, что он борец по натуре и что твердо намерен оставаться со мной так долго, как только это будет возможно. Я тогда подумала: «Как этот бедный умирающий мальчик может быть настолько добр и бескорыстен, чтобы тревожиться обо мне, а не о себе? Он, должно быть, святой!» Наверное – хотя мне и стыдно признаваться в этом теперь, – я вполне могла подумать: «И как только я смела усомниться в нем? Изображать недомогание – одно, но разве здоровому человеку хватит духу притворяться безнадежно больным, умирающим?»

Конечно, здравый смысл во мне возобладал, но гораздо позже. И тогда я поняла, что Джозеф вполне может позволить себе изображать святого и думать исключительно о том, какое впечатление он производит на меня, ведь у него нет ровным счетом никаких причин волноваться за свое здоровье.

– Когда вы начали подозревать, что он лжет вам о своей болезни? – спросил я.

– Я бы не сказала, что он лгал. Лгу я, когда мне так удобно, – в случае с Эдит Олдридж, например, когда я сказала, что послала ей письмо с благодарностями, но оно, должно быть, затерялось где-то по дороге. Это была чистая неправда, и я сама это знала. А Джозеф, по-моему, совсем не понимал, когда лжет – ну, или не до конца понимал. Он убеждал самого себя в том, что каждое его слово – правда.

– Значит, вы полагаете, он и себя убедил в том, что болен?

– Нет, не совсем так. Я просто хотела сказать… В его обмане всегда было больше вдохновения, чем холодного расчета. Мне кажется, в его жизни – или в нем самом – было нечто такое, что внушало ему глубокое отвращение, вот он и стремился уйти в другой, выдуманный мир, в котором ему было легче. И я уверена, что он сам изо всех сил старался поверить в свою выдумку именно для того, чтобы жить и действовать по ее законам. Вы меня понимаете?

– Не слишком.

Леди Плейфорд покачала головой:

– Я и сама не до конца понимаю. И все же мне кажется, что я знала Джозефа лучше других: в смысле, настоящего Джозефа, а не того, который утонул в своих фантазиях и мечтах и сам забыл, какой он – настоящий. Вряд ли вам довелось встретить такого человека, как он, Эдвард. Если бы довелось, вы бы понимали. Готова поклясться, что это себя Джозеф старался обмануть, обманывая других. Вот почему я не могу судить его строго. Причиной его поступков была глубоко скрытая духовная потребность особого рода. Мне не терпится обсудить это с Пуаро, ведь психология – его конек.

– И все же, когда вы начали подозревать, что Скотчер вовсе не так болен, как желает казаться? – перефразировал я свой вопрос.

– Не могу сказать точно, но, думаю, недели через две-три после того, как он сообщил мне об этом. Все началось с того, что он из-за какого-то пустяка отменил встречу со своим лечащим врачом – для человека, страдающего тяжелым недугом, такое поведение показалось мне более чем странным. А еще он никогда не испытывал упадка сил. Я наблюдала за ним, сравнивала его поведение с поведением других молодых мужчин – Рэндла, Гарри – и не находила никаких существенных различий. Да, он был болезненно худ, но есть люди, которые всю жизнь остаются такими, и ничего с этим не поделаешь. Причем многие из них едят как кони, хотя по ним и не скажешь. Такой организм. Потом был другой случай, когда Джозеф отправился в Англию на встречу с одним известным врачом – по его мнению, ради консультации у такого специалиста стоило ехать в такую даль. Его объяснения нисколько меня не убедили! Зачем куда-то ехать, когда есть врачи и поближе, которых можно посещать чаще? И почему ни один из них никогда не приходил к нему сюда, в дом?

А еще Эдвард отказался сообщить мне имя этого английского светила и менял тему разговора, стоило мне завести о нем речь. Случайно в одно время с ним в Англии была и Клаудия – она ездила в Оксфорд навестить своих друзей, а заодно предаться любимой забаве: напоминать Рэндлу Кимптону о том, что ему никогда больше не заслужить уголка ни в ее сердце, ни в доме; что тоже было чистым притворством, как выяснилось!

Одним словом, Клаудия видела Джозефа в десять минут четвертого пополудни в тот самый день, когда он должен был посещать доктора. Вместо этого он спокойно пил чай в обществе женщины с черными волосами и одной густой черной бровью поперек лба, – это слова Клаудии. Хотя кому хочется изображать страшилище в наши дни, когда так легко все это поправить, ума не приложу. К тому же женщина была гораздо старше Джозефа. Так что это было не любовное свидание, не думайте. Клаудия увидела их вдвоем через окно отеля «Рэндолф». Женщина ела булочку.