Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

– Рад, что вы сочли ее настолько достойной внимания, – отвечал Кимптон.

– Видите ли, с какой бы стороны я ни смотрел на это дело, спор об открытом гробе, подслушанный Орвиллом Рольфом, никак ни с чем не вязался. Согласно тому, что услышал мистер Рольф, суть спора состояла в выборе между открытым гробом и закрытым.

– Именно так, – подтвердил Орвилл Рольф.

– Bon . Как-то днем, обдумывая многочисленные мотивы доктора Кимптона – ведь он дольше всех знал Скотчера, – я вспомнил одну вещь, которой прежде не придавал значения. За обедом, когда Скотчер был так взволнован вестью о завещании леди Плейфорд, доктор Кимптон протянул свой стакан с водой Софи Бурлет и велел передать его Скотчеру, чтобы тот выпил. Леди и джентльмены, зачем он это сделал, когда перед Джозефом Скотчером стоял его собственный стакан, полный или едва початый? Ведь, когда мы садились за стол, у каждого прибора стоял стакан с водой. Первое блюдо подали, когда леди Плейфорд только объявила о своем решении, а на первое был суп. Суп – влажная пища; мало кто запивает его большим количеством воды.

– Ну и ну! – выкрикнул вдруг Гарри Плейфорд. Все даже подпрыгнули от неожиданности, как если бы по комнате вдруг прогалопировала зебра. Однако никто ничего не сказал, и только Дорро велела ему успокоиться и вести себя тихо.

Пуаро продолжал:

– Рэндл Кимптон – чрезвычайно умный и решительный человек. Он способен принимать решения и действовать молниеносно. Убийство Скотчера он планировал много лет, продумывал разные комбинации, подбирал условия и вдруг, совершенно неожиданно для себя, очутился в компании людей, многим из которых оказывалась выгодна смерть Скотчера. Кимптон не знал, что леди Плейфорд переменит свое завещание в его пользу, а она так и поступила, завещав секретарю все, чем владела сама. Какой полицейский при таких условиях откажется поверить, будто Дорро и Гарри Плейфорд не устояли перед искушением? Или что Майкл Гатеркол не убил беднягу Джозефа из ревности, желая избавить леди Плейфорд от последствий ее собственной опрометчивости?

Кимптон понял, что момент настал. И пока взгляды всех присутствующих были устремлены на Скотчера и леди Плейфорд – главных действующих лиц развернувшейся драмы, – он потихоньку опустил руку в карман пиджака и достал оттуда стрихнин. Яд был в маленьком пузырьке, скорее всего. Зачем он носил яд при себе, спросите вы? Не знаю, но могу предположить: если яд при нем, никто не натолкнется на него случайно, роясь в его вещах.

Под столом он вскрыл яд, который был в пузырьке или в ином контейнере. Зажав его в ладони так, чтобы никто не видел, одним ловким движением опрокинул его в собственный стакан, прикрыв всю операцию от любопытных глаз другой ладонью, а затем передал стакан Софи.

– Но… о! – не удержался от восклицания я.

– В чем дело, Кэтчпул? – спросил Пуаро.

– Стрихнин ведь, кажется, горький. Вы помните, как Скотчер сказал: «Ой, как горько», после слов Дорро о том, что кто-то гниет в земле? И Дорро тут же ответила: «Мне тоже»?

– Вы хорошо сделали, что вспомнили этот обмен репликами, mon ami . Вы правы. Не в привычках Скотчера было прямо критиковать других. Как раз наоборот: он искусно льстил всем, кто только попадался ему на пути. Так не логичнее ли будет предположить, что, сказав: «как горько», он имел в виду не слова Дорро, а то, что ему поднесли в стакане? – И, не дожидаясь всеобщего ответа, Пуаро заключил: – Я уверен, что речь шла именно о воде, о горькой воде с привкусом стрихнина.

А теперь вернемся к шекспировскому «Королю Джону», которого столь часто и охотно цитирует доктор Кимптон. Когда мы все бросились в утреннюю гостиную и обнаружили там мертвого Джозефа Скотчера, доктор Кимптон произнес несколько слов. Возможно, их слышал не один я. Мне показалось, что это был фрагмент цитаты: «…он взят проклятой, неизвестною рукой». Я решил, что это наверняка из «Короля Джона», как все цитаты доктора Кимптона. Я был прав: не только в том, что это была цитата из Шекспира, но и в том, что я слышал лишь ее конец. Доктор Кимптон говорил негромко, и его слова затерялись в общем шуме. Целиком же они звучат так: «В пустом ковчеге алмаза жизни не было – он взят проклятой, неизвестною рукой». Пустой ковчег, леди и джентльмены. Вы понимаете? Ковчег, о котором говорит поэт, – это не ящик и не шкатулка, это само мертвое тело!

Пуаро был возбужден, как никогда раньше. Я не знал, что думать. Понимая его слова в целом, я терялся в догадках о том, какое отношение они имеют к преступлению.

– Это Рэндл Кимптон говорил об открытом гробе, когда его подслушал Орвилл Рольф, – продолжал меж тем Пуаро. – Он спорил с Клаудией Плейфорд. Мистер Рольф услышал, как кто-то говорит, что некий человек должен умереть. «Гроб должен быть открыт, и никаких гвоздей», – сказал он затем, а женщина не соглашалась. Сам Джозеф Скотчер – точнее, тело Джозефа Скотчера – и было тем гробом, на который ссылался доктор Кимптон. Он использовал это слово в том же смысле, в каком поэт говорил о ковчеге, – в качестве метафоры человеческого тела. А сказать он хотел вот что: есть лишь один способ узнать наверняка – точность, как вы помните, всегда была пунктиком доктора Кимптона, – болен Скотчер болезнью Брайта или нет. Только один, леди и джентльмены… открыть его тело, точно шкатулку – или гроб, – для чего надо устроить подозрительную смерть, за которой наверняка последует вскрытие. Только оно позволит врачу заглянуть внутрь Джозефа Скотчера и объявить: «У этого человека были абсолютно здоровые почки». Так все и получилось, в полном соответствии с планом доктора Кимптона.

Мне вспомнилось выражение злорадного торжества, которое я заметил на лице Рэндла во время дознания, когда коронер объявил правду о болезни Скотчера. Тогда я решил, что он просто радуется, что раньше меня пришел к какому-то выводу. Теперь я понял, как я ошибался: в тот миг, когда коронер произнес слова «розовые, упругие почки», Кимптон получил единственное надежное – по его стандартам – подтверждение тому, что он подозревал и раньше.

– Доктор Кимптон был почти уверен в том, что Скотчер – лжец, – продолжал Пуаро. – В этом состоянии почти уверенности он пребывал много лет. Как умный человек, он понимал, что в науке и в медицине возможны аномалии. Большинство людей с больными почками не живут так долго, как Скотчер (те, кому удается избежать смерти вначале, обычно все же умирают несколько лет спустя), однако случаются и ремиссии, прогнозы меняются, поэтому никогда нельзя полностью исключить аномалию, размывающую, казалось бы, незыблемое правило. К тому же, кто знает, вдруг у этой конкретной аномалии есть вполне естественное, но неведомое пока науке объяснение?