Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Сыны рабов! не знаете вы, что ли,
Что пленные оковы сами рвут,
Когда их вдохновляет голос воли?
Ни Франция, ни Русь вас не спасут.
Пусть будет смят ваш враг, а все лучами
Свобода не порадует ваш взор.
Илотов тени! бросьтесь в сечу сами!
Ярмо свое меняя, с славы днями
Вы не сроднитесь вновь и ваш удел – позор!

Быть может, вновь те области, где ныне
Царит Аллах, к гяурам перейдут;
Быть может, мусульманские твердыни
Пред мощью христиан, как встарь, падут;
Быть может, вагабиты с силой новой
Зальют рекой кровавою Восток, [120]
Но никогда свободы светоч снова
Не озарит страну, что рок суровый
На долю рабскую, из века в век, обрек.

Ликуют греки: близится то время,
Когда они, прощаяся со злом,
Готовятся грехов умалить бремя
Молитвой, покаяньем и постом.
Веселью предаются, без опаски,
Пред тем они, не зная грустных дум;
Тогда разрешены пиры и пляски;
Везде снуют в костюмах странных маски,
И карнавал царит, сливая с блеском шум.

Хоть стал мечетью храм святой Софии
И Магомет святыни осквернил,
Стамбул, столица древней Византии, [121]
Веселья полн. Былое грек забыл
(Опять я грусти полн). Хоть никогда я
Такого оживленья не видал,
Как на Босфоре, все ж веселье края
Мне напускным казалось: слух лаская,
Былой свободы гимн там больше не звучал.

Как берег оживлен толпой шумливой!
Не умолкая, песни там звучат.
Ударам весел вторят их мотивы
И раздаются с плеском моря в лад.
Царицы волн сияет отблеск нежный;
Когда ж, скользя чуть слышно по волнам,
Рябит морскую гладь зефир прибрежный, —
Дробится лунный свет в волне мятежной,
Которая его уносит к берегам.

Скользят по волнам лодки; пляшут девы
На берегу; отрадна и легка
Такая ночь. Как страстны их напевы!
Горят их очи; руку жмет рука…
В дни юности, в венки сплетая розы,
Любовь живит и сладко греет нас;
Ни циник, ни философ с силой грезы
Борьбу вести не могут; сушит слезы
И может нас с судьбой мирить блаженства час.

Не все, однако ж, общим оживленьем
Довольны. Грусть на лицах их видна;
Не их ли бесполезным сожаленьям
Уныло вторит ропотом волна?
Им больно, что веселию объятья
Открыли греки; радости печать
На лицах граждан будит их проклятья;
Тоской убиты, праздничное платье
Хотели бы они на саван променять.

Так мыслит верный сын родного края
(А много ль их в Элладе мы начтем?)
Не станет патриот, к войне взывая,
Мечтать о мире, ползая рабом;
И, меч сменив на плуг, не станет шею
Под игом гнуть. Всех меньше любит тот
Отчизну, кто обласкан больше ею.
Вы жалки, греки! Славою своею
Вас длинный предков ряд позорит и гнетет.

Когда Эпаминонд родится новый,
Когда спартанцы встанут из могил,
Когда Афин блеснет венок лавровый
И граждан, полных доблести и сил,
Гречанки вскормят вновь, – тогда Эллада,
Но лишь тогда, воскреснет. Над страной,
Чтоб дать ей мощь, векам промчаться надо;
Ее ж мгновенье губит. Лишь плеяда
Столетий верх берет над гневною судьбой.

А все прекрасна ты, хоть горем смята,
Страна богов и равных им мужей!
Ты зеленью роскошною богата;
Снег гор твоих от солнечных лучей
Не тает; [122]ты – любимица природы;
Но алтари и храмы прежних лет
Разрушены: их в прах повергли годы.
Так гибнет то, что создают народы;
Века лишь доблести стереть не могут след.

Кой-где стоит колонна одиноко; [123]
Она судьбу своих сестер клянет;
Минервы храм, что пал по воле рока,
С Колоннских скал глядится в лоне вод.
На всем здесь отпечаток разрушенья;
Вот перед вами ряд могильных плит,
Что от веков спаслись, – не от забвенья.
Порою иностранец, полн волненья,
Оглядывая их, как я, им вздох дарит.

А все здесь небо сине; блещут нивы;
Дубравы негой полны; воздух чист;
Как в дни Минервы, зреют здесь оливы,
И пчел Гимета сладкий мед душист;
Уныл и дик, как прежде, вид ущелий,
Но Феб поля лучами золотит,
И белоснежен мрамор гор Мендели;
Искусство, воля, слава отлетели,
Природа лишь одна не изменила вид.

В Элладе все светло и величаво,
И сказки муз для нас не сказки там,
Где каждый камень дышит прежней славой
И весть о ней передает векам.
Поля сражений, горы и долины
Смеются над теченьем грозных лет,
Что превращают храмины в руины;
Прошли века, разрушены Афины,
А Марафонский дол дивит, как прежде, свет.

Все тот же он, лишь пахарь изменился:
В ту землю он рабом вонзает плуг;
Как в дни былые, с нею лавр сроднился;
Ее, как встарь, лучами греет юг;
Но иностранца стала достоянье
Земля, где перед греками главу
Склонили персы; живы те преданья!
При слове: Марафон – воспоминанья [124]
Нам представляют тень былого наяву.

Войска схватились; длится бой кровавый;
Мидянин лук бросает и колчан,
За ним несется грек, покрытый славой,
И смерть за ним летит, как ураган.
Какой трофей оставили нам годы
В стране, где слезы Азия лила,
Где озарил Элладу блеск свободы?
Немых гробниц разрушенные своды,
Обломки урн, – вот все, что лет скрывала мгла.

А все ж весь мир святые чтит преданья;
Страну побед и песен как забыть?
Все ветра ионийского дыханье
К ней пилигримов будет приводить.
Рассказы о величии Эллады
И юноши, и старца тешат слух;
Священным песням Музы и Паллады
Мудрец внимает с светлою отрадой,
Они ж, даря восторг, певца возносят дух.

Кто счастлив, кто любим в отчизне дальней,
Пусть рвется к ней; но тот, чья ноет грудь,
Кто одинок и думой смят печальной,
Тот в Грецию направить должен путь:
Унынью вторят грустные картины,
Что путник каждый миг встречает там;
Страдальцу милы мрачные руины,
Не вспомнит он о родине с кручиной,
Глядя на Марафон иль на Дельфийский храм.

На этот край священный бросим взгляды,
Но пощадим остатки прежних дней;
И так он был ограблен без пощады, —
Не оскверним забытых алтарей!
Мы чтить должны, что было прежде чтимо,
Чтоб темного не наложить пятна
На родину. Пройдем со вздохом мимо
И пусть в стране, где с детства все любимо,
Проходит наша жизнь, и чар, и грез полна.

И я, в часы досуга песню эту
Сложивший, буду скоро позабыт!
Без боя уступаю лавр поэту,
Что голос мой победно заглушит.
Когда судьба нещадною рукою
Сгубила тех, чьих жаждал я похвал,
Меня не тронешь лаской иль хулою,
Ухаживать зачем мне за толпою,
Когда, осиротев, я одиноким стал?