Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Псалмист определил пределы жизни, [146]
Но с ним не согласилось Ватерло;
Мы видим, поминая павших в тризне,
Как наших дней ничтожнее число.
Молва трубит о битве знаменитой,
Но что ж потомство вымолвит о ней?
«Там нации, все воедино слиты,
Сражались; пал пред ними враг разбитый!
Вот все, что в памяти останется людей.

Там, в Ватерло, сраженный волей рока,
Славнейший, но не худший смертный пал;
То гордой мыслью он парил высоко,
То в мелочах ничтожных утопал.
Его сгубили крайности. Порфиру
Носил бы он, иль не владел бы ей,
Когда бы не служил угрозой миру;
Стремясь к недостижимому кумиру,
Он, как Юпитер, вновь хотел громить людей. [147]

Он пленник был и властелин вселенной;
Пред ним, хоть он низринутый боец,
Все мир стоит коленопреклоненный, —
Так ярок и лучист его венец.
Ему так долго слава в счастьи льстила,
Рабою у его склоняясь ног,
Что в божество его преобразила;
Он думал, что его без грани сила,
И мир, дрожа пред ним, поверил, что он – бог.

То властвуя, то смят судьбой тяжелой,
То мир громя, то с поля битвы мчась,
Он создал, расшатав кругом престолы,
Империю, что в прах повергнул раз,
Затем себе престол воздвигнул новый;
Но сдерживать не мог своих страстей,
На властолюбье наложа оковы;
Он, зная свет, забыл про рок суровый —
Сегодня лучший друг, а завтра бич людей.

Он пал… То были ль мудрость, сила воли,
Иль гордость, но он муку скрыть сумел,
Своих врагов усугубляя боли.
Глумиться над тоской его хотел
Их сонм, но он, с улыбкою бесстрастья,
Душою бодр, на встречу бед пошел;
Сражен в борьбе, любимец гордый счастья,
Чуждаяся притворного участья,
Главу не опустил под гнетом тяжких зол.

Он сделался мудрей, когда паденье
Ему глаза открыло. В дни побед
Он к людям не хотел скрывать презренья.
Хоть он был прав клеймить презреньем свет,
Но должен был, чтоб не попрать союза
С клевретами, скрывать свой гордый взгляд.
Он тем порвал с приверженцами узы.
Борьба за власть – тяжелая обуза:
В числе других вождей узнал он этот ад.

Когда б один, сражаяся с врагами,
Он под напором бури изнемог,
Как башня, что ведет борьбу с годами,
Весь род людской он презирать бы мог;
Но он престолом был обязан миру.
Пред тем, чтобы глумиться над толпой,
Как Диоген, он снять с себя порфиру
Обязан был; венчанному кумиру
Позорно циника изображать собой. [148]

Он был за то низринут, что с покоем
Мириться был не в силах. Тот, чья грудь
Опалена желаний бурных зноем,
Не может, бредя славой, отдохнуть:
Его влечет неведомая сила;
Желаниям его пределов нет;
Не может охладить он сердца пыла;
Ему покой ужасней, чем могила;
Тот к гибели идет, кто тем огнем согрет.

Такой душевный пыл дает рожденье
Безумцам, заражающим людей
Своим безумьем; сила увлеченья
Плодит певцов, фанатиков, вождей…
К ним мир питает зависть, а их участь
Завидна ли? Их горек каждый миг;
Для них не тайна скрытых мук живучесть…
Весь век их тяжких дум терзает жгучесть.
Кто б рваться к славе стал, узнав страданья их?

Дыша борьбой, они волнений просят;
Как лава, в жилах их струится кровь;
Их целый век на крыльях бури носят,
Пока не сбросят их на землю вновь;
А все же им дыханье бури мило;
Когда их жизнь должна спокойно течь,
Они, скорбя, кончают дни уныло…
Так пламени без пищи меркнет сила;
Так губит ржавчина в ножны вложенный меч.

Кто был в горах, тот знает, что вершины
Высоких скал скрывает вечный снег.
Вражду толпы встречают властелины;
Она венчает злобою успех.
Окинуть славы луч лишь может взглядом
Счастливый вождь; земля блестит под ним,
А горы льдин, что бурями и хладом
Ему грозят, он только видит рядом.
Не может гром побед к наградам весть иным. [149]

Оставим мир страстей! Одни созданья
Природы вечно юной и мечты
Душе приносят в дар очарованье…
О Рейн! как величав и мощен ты!
Там Чайльд-Гарольд волшебною картиной
Любуется; здесь дремлет над холмом
Зеленый лес; там светлые долины
Пленяют взор; вдали видны руины,
Что доживают век, одетые плющом.

Имеет сходство с ними дух могучий,
Что, скрыв страданья, борется с толпой.
Заброшены они; лишь ветр да тучи
Остались им верны; своей красой
И силою развалины когда-то
Гордились; оглашал их схваток гром,
Но тщетно будут ждать они возврата
Минувших дней: былое смертью смято;
Давно уж рыцари заснули вечным сном.

Владельцы замков тех во время оно
С вассалами грабеж пускали в ход;
Как гордо развевались их знамена!
Пред властью их главу склонял народ;
Так почему ж не славны эти лица?
Что ж, как вождям, недоставало им: [150]
Истории блестящая ль страница?
Украшенная ль надписью гробница?
Ведь влек душевный пыл и их к деяньям злым.

Примерами бесстрашия богаты
Их войны, о которых мир забыл.
Хоть рыцари всегда носили латы,
В сердца их проникал любовный пыл;
Но не могла любовь смягчить их нравы:
Из-за красавиц часто кровь лилась,
Оканчивался спор борьбой кровавой,
И Рейн, вперед несяся величаво,
Той кровью обагрял свои струи не раз.

Волшебная река, которой волны
Богатство в дар приносят берегам,
Привет тебе! Когда бы, злобы полный,
Не рвался смертный к распрям и боям,
Пленительный твой берег, орошаем
Живительными волнами, вполне
Имел бы сходство, мир пленяя, с раем!
Порабощен я был бы чудным краем,
Когда б, как Лета, Рейн мог дать забвенье мне.

Враждующих здесь стягивались силы:
Лилася кровь, валились груды тел,
Но тех бойцов исчезли и могилы,
Забвение – их подвигов удел.
Река лишь миг катилась лентой алой,
Затем сиянье солнечных лучей
Она опять с любовью отражала.
Как быстро б в даль она струи ни мчала,
Не заглушить во мне ей снов минувших дней.

Так думал Чайльд, дорогу направляя
Вдоль берега, где пташек песнь неслась;
Он шел вперед, красой любуясь края,
Что примирить могла б с изгнаньем вас.
Хотя следы забот, что заменили
Былых страстей и увлечений пыл,
Его чело угрюмое морщили
Порой, скрывать улыбку он усилий
Не делал: чудный вид его душе был мил.

Хотя в его груди остыли страсти,
Гарольд не мог, сочувствием согрет,
Не признавать любви волшебной власти, —
Презрением нельзя встречать привет.
Душа порою тает, как бывало,
Хоть чужды стали мы страстям земным;
Его одно создание пленяло,
Когда тоска Гарольда грудь терзала, —
Он, полон нежности, мечтал сойтися с ним. [151]