Луиджи Лунари - «Трое на качелях» и другие пьесы

Женщина. Месса началась с небольшим опозданием. И я еще осталась немного, чтобы помолиться в одиночестве. А ты чем занимался?

Бомж. Наслаждался покоем. Размышлял. Потом навел порядок в доме. Почитал газету. Ты знаешь, ни слова больше о Вальтере Скотти, который вчера умер… Видимо, никому другому тоже нечего сказать о нем… Чай еще горячий, тебе налить?

Женщина. Да, спасибо.

Бомж (наливая чай). Ты помнишь некролог, который мы опубликовали, когда умер папа? «Неутомимый труженик, примерный муж и отец, хранитель трудовой традиции нашего города!»… Мы напрягали все извилины, чтобы ничего не забыть. Некролог занял целую колонку. В нем было о папе все! Все!.. Вот и в некрологе этого Скотти, очевидно, было все, что можно о нем написать!.. Ты скажешь, о чем ты молилась?

Женщина. Сама не знаю, о чем. Просто молилась.

Бомж. Обо мне?

Женщине. Нет. Сегодня нет.

Бомж. О моем брате?

Женщина. Может быть.

Бомж. Считаешь, что ему это нужно больше, чем мне?

Женщина. Не знаю, я об этом не думала.

Бомж. Наверное, ты права. (Пуаза). Мама, почему ты не возвращаешься к нему? Почему не возвращаешься домой?

Женщина молчит.

Мама, я же сказал тебе, что не нуждаюсь ни в чем. И не в ком. Даже в тебе. И мне больно видеть, как ты страдаешь…

Женщина. Я страдаю?

Бомж. Видеть тебя здесь… в этом… в этих условиях… живущей, как оборванка… уставшей… Скоро наступят холода…

Женщина. В моей жизни были моменты и потрудней.

Бомж. Я знаю, мама, знаю. Я это помню.

Женщина. Как ты можешь это помнить? Ты тогда даже еще не родился.

Бомж. И все же я помню! Может, это передалось мне от тебя и от папы…

Садится у ее ног.

Женщина (словно рассказывая сказку). Тогда для нас не существовало ни дня, ни ночи. Мы спали прямо у станков, среди ящиков с готовыми изделиями… боялись, что их украдут… и чтобы быть готовыми начать работу сразу, едва проснемся… И там же мгновенно засыпали, когда валились с ног от усталости… Даже когда у нас появились двое первых рабочих, мы спали там же, боясь, что они могут унести что-нибудь… В углу, рядом с входной дверью, у нас была кухня… и там печь… А дом… дом мы нашли только тогда, когда прибыл новый станок, и в мастерской для нас больше не оставалось места…

Бомж. Дом я помню. Помню его стены…

Женщина. А ничего другого и не было… только стены…

Бомж. А после?

Женщина. А после дела пошли лучше и лучше. Мастерская стала фабрикой, вместо двух рабочих стало десять, потом двадцать…

Бомж. Потом сто…

Женщина. Потом сто, потом двести… и скоро мы уже не могли запомнить имени каждого. Твоего отца это очень огорчало! Меня тоже. Хотя я не была такой сентиментальной, как он. Женщины, они, знаешь, более реалистичны. Иногда чересчур… А тем временем появились служащие…

Бомж (как ребенок). Расскажи мне о том, который ушел на пенсию и вы взяли на работу его сына…

Женщина (улыбается). Да, было такое. Первый из рабочих, кто, уходя на пенсию, попросил нас принять на работу его сына… Твой папа так и сделал, взяв его на место отца.

Бомж. А тем временем появились служащие…

Женщина. Мастера, управленцы…

Бомж. Отделы, мама, отделы!

Женщина. Да, и отделы. Вместо отдельных людей – отделы. Персонала, снабжения, коммерческий…

Бомж. … пресс-служба, паблик рэлейшн…

Женщина. Нет-нет, эти позже. Когда уже приехали вы, ты и Карл! Мы и понятия не имели о таких вещах! Это было для нас слишком… не знаю, как сказать… словно другой мир… Твой отец еще продолжал говорить: я иду в мастерскую… но ее уже не было, была фабрика… И это тоже был другой мир… Иногда… да, иногда… когда тоска его забирала, он прогуливался среди станков и сборочных конвейеров… Я глядела на него, и у меня болело сердце. Проходить мимо всех этих работяг в фирменных комбинезонах, с испачканными маслом руками, и никого не знать… не знать их имен, не знать, есть ли у них дети, какие у них проблемы… не знать ничего! Поэтому, особенно в последние годы, когда он уже мог доверить мне фабрику, он брал свои бумаги, чертежи и образцы, садился в самолет и отправлялся на другой конец света: Америка, Япония, Англия… а возвращался и вовсе с другой стороны… из Москвы или Бухареста…

Бомж. Исчезая на пять дней, с понедельника по пятницу…

Женщина. Да, но в субботу и воскресенье всегда был дома. И проводил их, работая с документами. Прямо на кухонном столе, как когда-то, когда мы еще жили в двух комнатках…

Бомж. Знаешь, а я помню это время. Хотя бы потому, что и тебя с понедельника по пятницу я почти никогда не видел.

Женщина. Я должна была замещать его. В мастерской, ты понимаешь, да? Пока он был в отъезде, с понедельника до пятницы. Выходные дома. Иногда только ходил в церковь…

Бомж. Это я тоже помню… Как он хотел, чтобы мы ходили вместе с ним. Однажды я спросил его: папа, но ты же коммунист? А он: даже Бог был коммунист.

Женщина. Да-да, он всегда говорил: Бог – он коммунист!

Бомж. А еще он говорил: проклятая фабрика!

Женщина. Проклятая фабрика и проклятые деньги!

Пауза.

Бомж. Как ты думаешь, если б папа был жив, он был бы доволен?

Женщина. Чем?

Бомж. Всем. Нами, компанией, деньгами, которые сделал… Почему ты не отвечаешь?

Женщина. Что?

Бомж. Я спросил тебя, если б он был жив, был бы он доволен?

Женщина. Да, конечно… Думаю, да.

Бомж (смеясь, словно поймал ее на ошибке). Неправда, мама, это ты выдумываешь.

Женщина. Вовсе нет. Он очень гордился тем, что создал. Как и твой брат. Это он перенял от отца. Конечно, не все ему нравилось, кое о чем он сожалел…

Бомж. О том, что не остался таким, каким был когда-то?

Женщина. Я помню… много лет назад… может, это был единственный раз, когда он вышел из дома в субботу вечером и пошел в тратторию, хотел поиграть в карты, как раньше. В траттории было много его рабочих. Он играл, но, как он мне потом рассказал, не получал от игры никакого удовольствия. Как раньше… Тогда-то он впервые и сказал: проклятые деньги!.

Бомж. А ты? Что ты ответила?

Женщина. Проклятые деньги, спросила я, благодари за них Бога!

Бомж. А он?

Женщина. Он промолчал. Но с тех пор в тратторию не ногой. Сказал: мне казалось, что играя со мной, они испытывают страх, они играли молча, с напряженными лицами, и никто не ругал меня, когда я делал неверный ход!.. Он очень переживал.