Анри Лефевр - Производство пространства

Право на различие формально обозначает возможный результат практических действий и деятельности, действенной борьбы: конкретные различия. Право на различие не дает никаких прав, помимо тех, что были добыты в открытом бою. Это «право» ценно лишь своим содержанием, в противоположность праву собственности, которое значимо своей логической и юридической формой, принципом кодирования нормальных отношений в капиталистическом способе производства.

Некоторые теоретики искусства и архитектуры (например, Умберто Эко) подробно и обстоятельно обосновывают дифференцирующую роль семиологических элементов – кривой и прямой линии, клетчатой и круговой (так называемой радиально-концентрической) формы. Его доводы имеют основания, и понятие семантического или семиотического «дифференциала» можно принять к сведению. Однако, если учесть разграничение между минимальным (индуцированным) и максимальным (произведенным) различием, мы получаем несколько иную перспективу. Внедрить в нескольких местах среди жестких бетонных углов несколько кривых – построить несколько зданий змеевидной формы – это одно, и этого мало. Задумать и воплотить, вслед за андалузской архитектурой, чувственное использование изгибов, волют, арабесок, отклонений, получив пространства, исполненные неги, – вот это было бы другое дело. Царство растений и царство минералов поделились еще далеко не всеми уроками, относящимися к пространству и педагогике пространства. «Природа» индуцирует различия внутри данного рода или вида растений; нет двух полностью тождественных деревьев и даже двух листьев на одном дереве, писал Лейбниц, рассматривая парадоксальные отношения тождества и повторяемости, с одной стороны, и несходства и дифференциального – с другой. Однако природа также производит различия иного масштаба: другие виды, другие растительные и животные формы, деревья с иной текстурой, с иным внешним видом, с другой листвой. Причем речь тут об одной лишь древесной форме, подчиненной определенным ограничительным условиям.

Почему пространства, порожденные познанием, произведения-продукты, должны быть менее разнообразными, чем пространства природы, пейзажи, живые существа?

Тем самым становится очевиден масштаб различия между истинным пространством и истиной пространства , различия, доходящего ныне до противоречия.

Истинное пространство, пространство философии и ее продолжения, эпистемологии, цельное, без всяких разрывов, кроме абстрактных, осененных научностью, – истинное пространство обретает форму и формулировку в голове мыслителя, а затем проецируется в социальную и даже физическую «реальность». Его стремятся узаконить с помощью рассуждений о знании, о его формальном ядре. В нем происходит утверждение «теоретического человека», человеческого существа, сведенного к знанию, к осмыслению, которое выдается за переживание. Ядро знания полагается необходимым и достаточным; центр задается как определенный и окончательный. То есть абсолютный. Каков бы ни был исток – политическая экономия, история, лингвистика, какие бы лакуны и сбои ни закрывала собой экология, стратегическая операция остается неизменной. И ее цель тоже. В результате мы имеем предельный догматизм, порой без какой-либо четкой догмы, высокомерный тон, доводящий до предела дух старинных философских систем. Вскоре наступает момент разрушения и саморазрушения. Это ментальное пространство в своем функционировании сводит к абстракции пространство «реальное», выступает индуктором минимальных различий. Догматизм стоит на службе самых сомнительных предприятий экономической и политической власти. Наука в целом и каждая специальная наука в частности немедленно начинают обслуживать как административное управление, так и производство в рамках существующего способа производства. Как признается в официальных текстах, административное управление открывает для себя науку в тот момент, когда сталкивается «со все усложняющейся окружающей средой»; тем самым управленцы вступают с этой окружающей средой в «новую систему отношений». «Государственное учреждение» философии и науки, возведенных в ранг официального знания, обосновывается путем отождествления ментального пространства и пространства политического в рамках «системы», устойчивым и прочным прототипом которой остается гегельянство. Так подрывается сама идея Истинного, а затем идея смысла, а за ней – идеи переживания и «жизни». Пространство репрезентации исчезает, сливаясь с репрезентацией пространства; второе поглощает первое; и пространственная практика, вынесенная за скобки вместе с практикой социальной, остается неосмысленным остатком этой мысли, провозглашающей свое верховенство.

Истина же пространства , напротив, вопреки этой господствующей официальной тенденции, связана, с одной стороны, с социальной практикой, а с другой – с понятиями, выработанными и выстроенными философией, однако она выходит за рамки философии как таковой именно благодаря своей сопряженности с практикой. Социальное пространство относится к теории производства, которая устанавливает его истину.

Истина пространства, таким образом, устанавливает общие черты ментального и социального пространства, а следовательно, их различия. Между ними нет разделения, но есть расстояние. Нет смешения, но есть общий момент или элемент. Общим местом познания, сознания, социальной практики оказывается центральность . Не существует «реальности» без концентрации энергии, без очага или ядра, то есть без диалектического процесса: «центр – периферия», «фокализация – рассеяние», «конденсация – излучение», «объединение – насыщение», «концентрация – распад», «имплозия – взрыв». «Субъект»? Это лишь временный центр. «Объект»? То же самое. Тело? Очаг активных (продуктивных) энергий. Город? Городская жизнь? То же самое.

Форма центральности, пустая, как любая форма, требует содержания, влечет к себе и вбирает в себя те или иные предметы. Становясь местом действия, последовательности операций, она обретает функциональную реальность. Вокруг центра выстраивается структура (ментального и/или социального) пространства; структура эта всегда временна и, наряду с формой и функцией, входит в определенную практику.

Понятие центральности заменяет собой понятие тотальности . Оно смещает это понятие, релятивизирует его, привносит в него диалектику. Всякая центральность вначале складывается, затем распадается, размывается, взрывается: происходят насыщение, рассеяние, агрессии и т. д. Что не позволяет «реальному» застыть в неподвижности и вызывает его безостановочное движение. Отсюда выводится общая фигура (центр и смещение центровки), оставляющая место как повторяющемуся, так и дифференциальному, как времени, так и соположению.