Кэтрин Валенте - Города монет и пряностей

– Куда она ушла? Волчица? Спящие? Где Кобыла?

Он порозовел от ярости:

– Последняя девчонка пришла и ушла. Это место растрачено. У него была жизнь, как у любого дерева или зверя. Оно родилось, когда здесь умерли две сестры и скормили свои дары третьей, и закончилось, когда лошадница коснулась Лиса без разрешения. Кобыла, как ты её называешь, наверняка уже забыла о его существовании. А Лиульфур – моя родня, не твоя – вернулась на Небеса, чтобы уложить тела в могилы и сделать то, что Звёзды могут сделать для сестёр, кузин и родни. Тебе нечего здесь искать.

– Но я шла сюда всю жизнь!

Я протянула к нему свои пустые огрубевшие руки.

– Мне плевать! Отчего вы, жуткие создания, вбили себе в голову, что мы должны заботиться о каждом вашем шажке? – Звезда испустила жуткий стон, красивое лицо исказилось от скорби, голова откинулась назад, и слёзы заструились из глаз точно молнии. – Один из вас убил мою сестру! Если бы я мог, я бы всех вас разорвал на части за один миг её жизни!

– В её смерти нет моей вины, – прорычала я.

– Не имеет значения. Когда смотришь в Небеса, ты видишь наши лица? Нет! Ты видишь множество, и все его части одинаковые. То же самое происходит, когда я смотрю на вас. Тело моей сестры лежит внутри, там, где были Спящие. Одна её ресничка святее их всех, вместе взятых, и она заслуживает этого места не меньше, чем они. Но я не позволю никаким девчонкам пить из неё, как из чаши.

– Я… я и не собиралась. Но я была молода, когда начинала, а теперь стара и, если вскорости не приму свет, умру, и моя семья растает во тьме.

– Он не твой, чтобы ты могла его принять. И твоя семья здесь ни при чём, в отличие от моей. – Он на миг замолчал, сжав алебастровые губы. – Если ты не боишься темноты, сумеешь ли отплатить мне за свет, который отняли твои бабушки? Я дам тебе свет, которого ты ищешь, в последний раз, но только если ты готова сделать кое-что взамен.

– Да, что угодно!

Что ж, это было глупое обещание, но глупости делают не только молодые. Он опустился на колени рядом со мной, и я не знала, что делать, потому что его глаза, два золотых озера, глядели с мольбой:

– Найди её. Найди и расскажи мне, куда мы уходим. Расскажи, что с нами происходит и что она упокоилась с миром. А ей передай, что я люблю её. Скажи, что я пытался её защитить. Мне невыносимо думать, что она одна! – Его голос надломился. Он был жалок, словно ребёнок, заблудившийся в тёмном лесу. – Скажи, что мне её не хватает…

Потом он выхватил острогу и вонзил в моё сердце.

Глаза Серпентины наполнились зелёными слезами.

– Мне тоже его не хватает, – сказала она.

– Он вонзил острогу в мою грудь, и в неё пролилось больше света, чем моя бабушка могла бы вообразить. Он горел и горел, словно в мою глотку заливали кипящее масло. Я чувствовала, как он кричит во мне, и звала свою мать, брата и бабушку и всю свою стаю. Серебро начало пузыриться у меня во рту, точно кровь, и он вытащил лезвие.

Серпентина слушала и кивала.

– Он ни разу не отдал больше пригоршни света. И по-прежнему оставляет горелые следы там, где идёт, как все мы в те давние дни.

– Этого хватило, чтобы паромщик принял меня за Звезду и привёз сюда, куда я и стремилась.

– Сколько ты ему заплатила? – спросил Семёрка. Гнёздышко моргнула. – Идиллия… Сколько ты ему заплатила, чтобы он тебя перевёз? Сколько крови ты отдала гарпии?

Гнёздышко рассмеялась:

– Монеты для живых, мальчик. Для тех, кого здесь не должно быть, и тех, кто пришел, чтобы забрать их отсюда. Кровь же – для тех, кому нечего делать на этом Острове. Есть другой способ сюда попасть… Если говорить точнее – смерть. Лаакеа предложил очень быстро перерезать мне горло, но я знала кое-что побыстрее. Я развязала узел на кушаке из шкуры левкроты и рухнула замертво, как в тот день, когда брат сломал мне шею. И вот я здесь, наполовину гусыня, какой была всегда. У нас договор… Я доставлю ему то, в чём он нуждается, а он заново завяжет кушак в новолуние. – Она снова смерила взглядом Змею-Звезду. – И поскольку, как я вижу, ты нуждаешься в моих приземлённых умениях, надеюсь, ребёнку понравится появиться на свет быстрее, а не позднее.

Она присела на корточки и спросила, обращаясь к раздутому животу под змеиной кожей:

– Ты меня слышишь, малыш?

Мы показали Гнёздышку остров и предостерегли её от красных фруктов, если она хочет вернуться. Они с Серпентиной подолгу разговаривали, уединившись и склонив головы как две послушницы; длинные крылья касались удлинённых чешуек. Змея спрашивала, как вообще она могла понести; гусыня спрашивала, не болит ли у неё что-нибудь, не знобит ли, не ноют ли ноги. Так вышло, что во время одной из таких бесед Серпентина закричала – её голос в тумане был словно треск яичной скорлупы – и повалилась на стену одного из серых домов, прижимая руки к животу. Дом поспешно поддался, и стена словно обняла её. Прибежали близнецы Итто – их красные ноги раскидывали гальку – и схватили Серпентину двумя парами рук, принялись что-то шептать, гладить её волосы и нежно бормотать на ухо. Они баюкали Звезду, а она прижималась холодными змеиными щеками к их лицам. Четырнадцать тусклых болотных огоньков выглянули из-за тонких деревьев, испуганно мигая. Гнёздышко лишь пожала плечами и принялась за работу. Её крылья были почти такими же проворными, как руки.

– Раньше мне не было так больно, – содрогаясь, проговорила Серпентина.

– Ты мертва. Твоё тело не хочет отдавать маленький горячий комок жизни. Оно хочет оставить его себе.

Семёрка и Темница наблюдали издалека, и им казалось, что роды ужасные. Вопли Серпентины разлетались над лачугами, гнетущие и хриплые. Её ноги дёргались на земле, и тусклый свет полился из неё, как из живой женщины полилась бы кровь. Наконец в крыльях Гнёздышка появился ребёнок – девочка с огромными чёрными глазами и чёрными волосами, с серой влажной кожей. Серпентина взяла её на руки и погладила лоб дочки. Четырнадцать огней с любопытством выглянули из-за её плеч. Один из близнецов Итто протянул свой рыжий узорчатый палец, и девочка уверенно его схватила.

– Как ты её назовёшь? – спросила Гнёздышко. – Ты ведь знаешь, имя – очень важная вещь.

– Я назову её Печалью, – прошептала змея после долгого молчания. – Прямо сейчас наделю её избытком грусти и буду надеяться, что за один раз расплачусь за всё счастье, что будет ждать её потом. Возможно, она проживёт дольше остальных моих детей.

Четырнадцать огоньков потускнели – самую малость.

Но всё вышло иначе. Дитя выглядело болезненным, его щёки запали. Как ни старалась змея покормить детёныша, её груди были пусты. Сквозь ветви не проникал свет, чтобы озарить её и придать силы. Дыхание вырывалось изо рта младенца облачками пара, плач был пронзительным и громким; лишь она была живой на Острове теней и Звёзд и тех, кто вмешался в их дела. У ребёнка не было видимого света, а его губки дрожали от холода, обнажая розовые дёсны, как у обычной замёрзшей и голодной маленькой девочки. Печаль не могли накормить, и она медленно чахла, делаясь всё тоньше, пока Гнёздышко ждала новой луны.