Кэтрин Валенте - Города монет и пряностей

– Что с ней не так? – молила Серпентина.

Гнёздышко вздыхала.

– Ты мертва и не можешь кормить ребёнка, ибо твоё тело твёрдое и холодное. Не стоит ждать, что дитя мёртвых Звёзд будет мерцать и светиться. Она – единственное живое существо, родившееся на земле мертвецов. И она здесь умрёт.

Серпентина горько плакала и причитала. Огни вокруг неё скорбно мигали.

– Прошу тебя, Гнёздышко! Забери её. Положи на плот и, когда твой пояс будет завязан, побыстрее отправляйся к скорбящему чудовищу у стеклянного озера, которое отыскали Темница и Семёрка, забери её из пещеры… У тебя наконец появится твоя собственная пещера. Я не могу видеть, как ещё одно моё дитя погаснет.

Гнёздышко поджала губы.

– Похоже, она тебе не нужна. Будет не хуже, чем если бы её никогда не было.

Серпентина выпрямилась, её лицо помрачнело.

– Не пытайся пристыдить меня, женщина. Во мне появилась дыра, и вышла она, и она заслуживает шанса выйти из тьмы, как вышла я. Она моя девочка, хрупкая и маленькая, как Травинка-Звезда, и я её люблю, действительно люблю.

Один из Итто, обладатель детского голоса, коснулся влажных волос Печали.

– Она и наша тоже, мы её любим, и она не должна пропасть здесь, где никто не увидит, какое существо способны породить змея и корабль. Забери её!

– И что я буду с ней делать? Я слишком стара, чтобы растить ребёнка. И не думаю, что Лаакеа – подходящий отец.

Серпентина задумалась.

– Он запрёт её, чтобы никто не причинил ей вреда, и она никогда не увидит солнца. Я бы попросила тебя заботиться о ней самой. Если не можешь, разыщи семью, где умер ребёнок, и отдай её в распростёртые объятия. Или туда, где в новой детской кроватке белые простыни, а в волосах родителей – драгоценности, их сердца пылки и добры. Положи её в колыбель вместо их дочери, как втайне делает кукушка, подкладывая свои яйца. А смертной девочке найди дом в далёком королевстве и отдай бездетному существу, которое будет её любить, как своё дитя. Только забери её! Позволь Печали вырасти счастливой, здоровой и сытой, у тёплого очага и под небом.

Близнецы стояли на отремонтированном причале, приложив алые руки к ртам. Они издали долгий тоскливый звук, словно туманные горны  [24]в одиноком заливе. Семёрка и Темница держались за руки, а Гнёздышко взмахивала крыльями от нетерпения. Вскоре из тумана показался паром. Серпентина опустила на доски завёрнутую в одеяло дочь, и её слёзы капнули на лицо девочки.

– Что ты делаешь? – спросил Идиллия. – Я не беру пассажиров без платы. И мне не нравится, когда меня призывают как горничную.

Собравшиеся переглянулись.

– Чем же мы, жители Острова, можем тебе заплатить? – беспомощно спросил Итто с низким голосом.

Семёрка медленно вытащил единственную жёлтую монету из старой кости, сглаженную его пальцами. На ней ещё можно было разглядеть печать в виде паука. Темница посмотрела на него и вскинула брови.

– Этот ребёнок так дорог тебе? – спросила она.

– Нет, – просто сказал он. – Но я съел яблоко той ночью, когда попал сюда. Извини, что солгал, но ты бы мне не позволила. Я знаю, что ты никогда её не покинешь; теперь и я не смогу это сделать. Да и не хочу. Я никогда тебя не покину. В любом сером городе я буду рядом, и ты никогда не останешься одна.

Темница отбросила с лица спутанные волосы и рассмеялась.

– А я ела плантайны, той самой ночью, когда ты появился.

Семёрка стиснул её ладонь, а потом отдал монету паромщику, не глядя на неё и не пытаясь взвесить в ладони. Идиллия нахмурился и начал вертеть её в пальцах. Его лоб сморщился от тревоги и неодобрения, но он позволил сунуть ребёнка в свои костлявые руки. Серпентина и близнецы обняли друг друга, окружённые четырнадцатью огоньками, и принялись снова целовать дочь.

Когда паром удалился от берега, Гнёздышко слабо улыбнулась и прижалась щекой к щеке юной змеи.

– Не переживай, дорогая, я знаю, куда её отнести. И я скажу твоему брату, что ты по-прежнему красива. – Она огляделась, окинула взглядом пляж и дома в отдалении. – И уж точно не одна.

Пока они смотрели, на талии женщины-гусыни появился пояс – красная лента сгущалась, точно кровавый туман, и к тому моменту, когда она стала осязаемой, ведьма исчезла. Паром скрылся в тумане, и они остались одни на причале, сумрачном и скорбном, как похоронные носилки.

Мальчик держал её руки в своих. Луна была такой высокой и яркой, что свет очистил их лица до серебряного блеска, словно старательная горничная. Суровый ветер трепал ветви тополей, где-то раздавалась какофония рогоза. Девочка сидела посреди леса, одетая в красное, точно первое зимнее солнце.

– Что случилось с девочкой? – воскликнул он. – Куда Гнёздышко её отнесла? Она стала красивой, когда выросла? Она воительница, как все другие дочери Серпентины?

Девочка рассмеялась, её улыбка была широкой и довольной. В ночи звёздный свет танцевал на её коленях, а тёмные веки чуть подрагивали, будто поверхность маленького садового озера. Мальчик зарделся, и девочка подумала, что это ей нравится больше всего – когда он так сильно хочет снова услышать, как она говорит, что от нетерпения забывает о приличиях. Синяя ночь ложилась на его щёки пятнами, дыхание замерзало в воздухе. Где-то за их спинами рыба подпрыгнула и плюхнулась в воду со звонким плеском.

– Если ты вернёшься в Сад и ко мне, я расскажу тебе о вещах ещё более странных и чудесных.

Девочка улыбалась.

Она вытащила перламутровую птицу из складок чёрных волчьих хвостов и потянула за сапфировый хвост. Птица прозвонила полночь; звон был протяжный, чистый и нежный.

В Саду шел снег.

Такое явление нельзя было назвать неслыханным – даже в книгах Султана встречались гравюры с изображением дам в одеяниях с меховыми воротниками, развлекающихся в снегу, и прыгающими у их ног собачками в ошейниках, на которых звенели бубенчики. Когда девочка была маленькой, она однажды видела падающие снежинки, но точно не метель, по колено погружавшую людей в лёд. Листья лимонных деревьев мороз не сковывал так долго, что даже самая пожилая придворная дама, которой было тяжело вставать с постели, с трудом припоминала цвет своей собаки и звук бубенчиков на её ошейнике. Озеро замёрзло, превратившись в обрамлённое тростником зеркало. Сосновые иголки, покрывшись льдом, холодно поблёскивали в тишине. Ветви каштанов сковал мороз. Дети играли, собаки прыгали. Спешно печатали новые гравюры.

Свадьбу назначили на самую длинную ночь в году, чтобы праздник продлился как можно дольше. Во Дворец свезли всевозможную дичь; повара принялись её жарить, а мальчик принюхивался к блюдам из носорожьего, крокодильего, верблюжьего, медвежьего и бегемотового мяса. Он устал от квохтанья портних, которым не о чем было говорить, кроме того как сильно он вырос и какой широкой будет его грудь через несколько лет. Булавки посверкивали у них во рту, как лёд… Мальчик в мрачных раздумьях спросил себя, что подадут на его собственной свадьбе?