Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Я показал им очередную картинку. Нарисованную в еще большей спешке. Вновь няня Мельда и Либбит стоят на мелководной части бассейна. Новин лежит на краю, одна тряпичная рука касается воды. А рядом с Новин стоит керамический кег с широкой горловиной и словом «TABLE»на боковой поверхности.

– Няня Мельда сказала Либбит, что та должна сделать. И она сказала, что та обязательно должна это сделать, что бы ни увидела в голове и как бы громко ни кричала Персе, требуя, чтобы девочка остановилась… потому что она будет кричать, сказала няня Мельда, как будто знала. И им остается только надеяться, сказала она, что Персе узнает об их замысле слишком поздно, чтобы что-нибудь изменить. А потом няня Мельда сказала… – Я замолчал. След заходящего солнца на воде становился все ярче и ярче. Я знал, что надо продолжать, но просто не мог разлепить губ. Не мог.

– Что, мучачо? – мягко спросил Уайрман. – Что она сказала?

– Мельда сказала, что она тоже может кричать. И Ади может кричать. И ее отец. Но Либбит не должна останавливаться. «Не останавливайся, дитя, – наказала ей няня Мельда. – Не останавливайся, или все будет зазря».

И тут, словно по своей воле, моя рука вытащила из кармана черный карандаш и написала два слова под примитивным рисунком девочки и женщины в плавательном бассейне:

не останавливайся

Мои глаза наполнились слезами. Я зашвырнул карандаш в заросли униолы и вытер слезы. Полагаю, карандаш до сих пор там, куда я его бросил.

– Эдгар, а гарпуны с серебряными наконечниками? – спросил Джек. – Вы ничего о них не сказали.

– Не было тогда никаких магических чертовых гарпунов, – устало ответил я. – Они появились позже, когда Истлейк и Элизабет вернулись на Дьюма-Ки. Уже и не скажешь, кому пришла в голову эта идея, и, возможно, ни один не мог точно сказать, почему эти гарпуны приобрели для них такую важность.

– Но… – Джек вновь нахмурился. – Если в двадцать седьмом гарпунов не было… тогда как…

– Не было серебряных гарпунов, Джек, но хватало воды.

– Вот этого я не понимаю. Персе вышла из воды. Она олицетворяет воду… – Он посмотрел на корабль, чтобы убедиться, что тот на месте. Корабль никуда не исчез.

– Верно. Но в бассейне ее хватка слабела. Элизабет это знала, но не понимала, как этим воспользоваться. Да и откуда? Она была ребенком.

– Твою мать! – Уайрман хлопнул себя по лбу. – Бассейн. Пресная вода. Это же был бассейн с пресной водой. Пресная, как противоположность соленой.

Я нацелил на него палец.

Уайрман коснулся рисунка, на котором керамический кег стоял рядом с куклой.

– Это пустой кег? Они наполнили его пресной водой?

– Я в этом не сомневаюсь. – Я отложил рисунок с кегом в сторону и показал им следующий. С запечатленным на нем видом, который открывался практически с того места, где мы сейчас и сидели. Только что поднявшийся над горизонтом лунный серп светит между мачтами корабля-призрака (а я-то надеялся, что больше мне никогда не придется его рисовать). А на берегу, у кромки воды…

– Господи, это ужасно, – выдохнул Уайрман. – Перед глазами все расплывается, но это ужасно.

Моя правая рука зудела, пульсировала. Горела . Я наклонился и коснулся рисунка рукой, которая, я надеялся, никогда больше мне не покажется… хотя и боялся, что такое может случиться.

– Я смогу это увидеть за нас всех.

Не останавливайтесь, пока картина не закончена. Не могу утверждать, основополагающее это правило живописи или нет, я не учитель, но верю, что эти шесть слов вбирают в себя все, что я пытался вам рассказать. Талант – это прекрасно, но он лишен каких-либо ограничителей. Тем не менее всегда наступает момент (если творения искренни, если источник их – то волшебное место, где рождаются мысли, воспоминания и эмоции), когда у вас возникает желание остановиться, и вы думаете: если опустить карандаш, глаза более ничего не увидят, воспоминания исчезнут и боль прекратится. Я знаю все это по последней картинке, которую нарисовал в тот день, когда изобразил берег и собравшихся на нем людей. Это всего лишь набросок, но, как мне представляется, когда рисуешь ад, наброска более чем достаточно.

Начал я с Адрианы.

Весь день она тревожилась из-за Эма, то страшно злилась, то боялась за него. У нее даже возникала мысль, что папочка сделал-что-то-ужасное, хотя такое казалось невероятным. После завершения поисков его охватила полнейшая апатия, и он ни на кого и ни на что не реагировал.

Когда наступает вечер, а Эмери все нет, Адриана, казалось бы, должна занервничать еще сильнее, но вместо этого она становится спокойной, даже веселой. Говорит няне Мельде, что Эмери скоро вернется, она в этом уверена. Чувствует это нутром, слышит в голове, ощущение это звенит, как маленький серебряный колокольчик. Она полагает, что колокольчик этот – то самое, что называют «женской интуицией», и о его существовании даже не знаешь, пока не выходишь замуж. Она говорит няне и это.

Няня Мельда кивает и улыбается, но пристально наблюдает за Ади. Наблюдала за ней весь день. Муж Адрианы ушел навсегда, Либбит сказала ей об этом, и Мельда девочке верит, но Мельда также верит и в другое: остальных членов семьи можно спасти… она сама может спастись.

Но многое зависит от Либбит.

Няня Мельда идет проверить, как там единственная оставшаяся на ее попечении девочка, касается серебряных браслетов на левой руке, когда поднимается по лестнице. Серебряные браслеты достались ей от мамы, и Мельда надевает их каждое воскресенье, когда собирается в церковь. Может, именно поэтому она достала их сегодня из шкатулки, где хранит самые дорогие ей вещи, надела на руку и подняла как можно выше, пока они плотно не охватили предплечье, вместо того, чтобы болтаться на запястье. Возможно, ей хотелось чувствовать себя чуть ближе к маме, чтобы ей передалась толика маминого самообладания, а может, просто хотелось соприкоснуться с чем-то святым.

Либбит в комнате, рисует. Рисует свою семью, в том числе Тесси и Ло-Ло. Ввосьмером (по разумению Либбит, няня Мельда – тоже семья) они стоят на берегу, где провели столько счастливых часов, плавали, устраивали пикники, строили песчаные замки. Они держатся за руки, как бумажные куклы, большие улыбки растягивают их лица. Такое ощущение, будто она думает, что одной только силой воли может вернуть всех к жизни и счастью.

Няня Мельда где-то даже верит, что такое возможно. Очень уж могущественная девочка. Но возвращать к жизни ей не под силу. Возвращать к настоящей жизни не под силу даже той твари из Залива. Взгляд няни Мельды смещается на сокровищницу Либбит, потом обратно на девочку. Она только раз видела фарфоровую статуэтку, которую достали со дна Залива, миниатюрную женщину в выцветшей розовой накидке, которая в свое время могла быть алой, с капюшоном, из-под которого падали волосы, скрывая лоб.