Стивен Кинг - Дьюма-Ки

В этот самый момент он видит девочек, и его сердце срывается с места. Подпрыгивает до самого горла, прежде чем вернуться, куда положено, а уж там начинает стучать с удвоенной частотой и силой. Нераскуренная сигара выпадает из его пальцев.

Две маленькие девочки, и такие похожие. Они вроде бы в одинаковых джемперах, и хотя при таком умирающем свете Эмери не может различать цвета, он различает: один – красный, с буквой «Л» на груди, а второй – синий, с «Т».

«Сильное течение!» – кричит девочка с «Т» на груди и в доказательство своих слов поднимает ручонки.

«Подводное!» – кричит девочка с «Л».

Ни одной девочке опасность утонуть вроде бы и не грозит, но Эмери не колеблется. Радость не позволяет ему колебаться, а еще – нарастающая уверенность в том, что ему представился уникальный шанс: когда он вернется с близняшками, его ранее столь суровый тесть в мгновение ока изменит отношение к нему. И серебряные колокольчики детских голосов звенят в его голове, зовут к себе. Он бросается спасать сестер Ади, с тем, чтобы вынести их на берег, чтобы не дать течению утащить их.

«Эмери!» – это Тесси, ее глаза темнеют на фарфорово-белом лице… но губы у нее красные.

«Эмери, поторопись!» – это Лаура, ее белокожие ручонки, с которых капает вода, тянутся к нему, мокрые кудряшки прилипли к белым щекам.

Он кричит: «Я иду, девочки! Держитесь!»

В фонтанах брызг он спешит к ним, заходит в воду по голень, по колено.

Он кричит: «Боритесь с течением!» – как будто они что-то делают, кроме как стоят по бедра в воде, хотя вода уже дошла и до его бедер, а роста в нем шесть футов и два дюйма .

Вода Залива (в середине апреля еще холодная) ему уже по грудь, когда он наконец-то добирается до них и когда они хватают его руками, которые гораздо сильнее рук любой маленькой девочки. Расстояние между ними уже так мало, что он может разглядеть серебристый блеск их остекленевших глаз, вдохнуть солоноватый запах дохлой рыбы, идущий от их гниющих волос, но уже слишком поздно. Он сопротивляется, его радостные крики и призывы бороться с течением сменяются сначала криками протеста, а потом ужаса, но к тому времени уже слишком, слишком поздно. Да и в любом случае крики длятся недолго. Маленькие девичьи ручонки становятся холодными когтями, которые все глубже впиваются в его плоть. Его утаскивают на глубину, вода заполняет рот, топит крики. Он видит корабль на фоне последних отсветов заката и (как же он не заметил этого раньше?.. как мог не понять?) понимает, что это остов корабля, зачумленный корабль, корабль мертвых. И что-то ждет его на корабле, что-то в саване, и он бы закричал, если бы мог, но теперь вода заливает ему глаза, а другие руки – уже без плоти, только кости – хватают его за щиколотки. Коготь сдирает с него туфлю, потом его дергают за палец… словно с ним собираются поиграть в «Этот поросеночек на ярмарку пошел», пока он тонет.

Пока Эмери Полсон тонет.

Кто-то кричал в темноте. «Заставь его замолчать!» Потом послышался звук крепкой оплеухи, темнота осветилась красным, сначала с одной стороны. Потом – сзади. Краснота покатилась вперед, как облако крови в воде.

– Вы ударили его слишком сильно, – сказал кто-то. Джек?

– Босс? Эй, босс! – Кто-то меня тряс, то есть тело у меня оставалось. Вероятно, это было хорошо. Меня тряс Джек. Джек… кто? Я мог вспомнить его фамилию, но идти пришлось бы окольным путем. Фамилия у него была, как у одного парня с Метеоканала…

Меня снова тряхнули. Грубее.

– Мучачо! Ты здесь?

Моя голова обо что-то стукнулась, и я открыл глаза. Джек Кантори стоял на коленях слева от меня с напряженным, испуганным лицом. Уайрман, наклонившись, тряс меня, как грушу. Кукла лицом вниз лежала на моем животе. Я скинул ее, скривившись от отвращения (действительно, противный парниша). Новин приземлилась на груду дохлых ос, которые зашуршали, как бумага.

Внезапно начали возвращаться те места, где я с ней побывал – устроенная ею экскурсия по аду. Дорога к Тенистому берегу, которую Адриана Истлейк называла (вызывая у отца ярость) Бульваром пьяницы. Сам Тенистый берег. Случившиеся там ужасы. Бассейн. Цистерна.

– У него открыты глаза, – воскликнул Джек. – Слава Богу! Эдгар, вы меня слышите?

– Да. – От крика я осип. Хотелось есть, но сперва – смочить саднящее горло. – Пить… может кто-нибудь помочь страждущему?

Уайрман протянул мне одну из больших бутылок с водой «Эвиан». Я покачал головой.

– Пепси.

– Ты уверен, мучачо? Вода, возможно…

– Пепси. Кофеин. – Не единственная причина, но я полагал, что хватит и этой.

Уайрман отставил «Эвиан» и дал мне пепси. Газировка была теплой, но я ополовинил банку, рыгнул и сделал еще глоток. Оглянулся и увидел только моих друзей и грязный коридор. Не нашел в этом ничего хорошего. Наоборот, пришел в ужас. Моя рука (вновь она осталась у меня одна) одеревенела и тряслась, словно я работал ею не меньше двух часов, но тогда куда подевались рисунки? Я боялся, что без рисунков все увиденное растает, как сон. И ради этой информации я рисковал даже большим, чем жизнь. Я мог лишиться рассудка.

Я попытался подняться. Боль пронзила голову в том месте, где я ударился о стену.

– Где рисунки? Пожалуйста, скажите мне, где рисунки?

– Расслабься, мучачо, вот они. – Уайрман отступил в сторону и показал мне неровную стопку листов, вырванных из альбомов. – Ты рисовал, как одержимый, закончив рисунок, вырывал его и продолжал. Я их собрал и сложил.

– Хорошо. Отлично. Мне нужно поесть. Я умираю от голода. – И судя по ощущениям, я говорил чистую правду.

Джек огляделся. Чувствовалось, что ему не по себе. Послеполуденный свет, который падал на лестницу и холл перед ней, когда я взял Новин с колена Джека и отошел в коридор, заметно померк. Еще не стемнело (нет, подняв голову, я увидел, что небо синее), но не вызывало сомнений, что вторая половина дня либо заканчивается, либо уже плавно перетекла в вечер.

– Который час? – спросил я.

– Четверть шестого, – ответил Уайрман, даже не посмотрев на часы, и я понял, что сверялся он с ними постоянно. – Заход солнца через пару часов. Плюс-минус. Поэтому если они выходят только ночью…

– Думаю, что да. Времени хватит, и мне все равно нужно поесть. Из этих развалин мы можем выбираться. В доме делать больше нечего. Хотя нам, возможно, понадобится лестница.

Уайрман вскинул брови, но вопроса не задал.

– Если мы где ее и найдем, так только в амбаре. Отсюда следует, что время нас все-таки поджимает.

– А что делать с куклой? – спросил Джек. – С Новин?

– Положи ее в коробку-сердце и возьми с собой, – ответил я. – Она заслуживает того, чтобы мы отвезли ее в «Эль Паласио» к другим вещам Элизабет.