Стивен Кинг - Дьюма-Ки

– Господи, – выдохнул я. – Идея исходила не от Элизабет. Нам следовало это понять.

Я оторвал взгляд от рисунка няни Мельды и Элизабет, стоящих в бассейне. И тут до меня дошло, что ужасно хочется есть.

– О чем ты говоришь, Эдгар? – спросил Уайрман.

– Идея избавиться от Персе принадлежала Мельде. – Я повернулся к Новин, по-прежнему сидевшей на колене Джека: – Я прав, не так ли?

Новин не ответила, и я провел правой рукой над фигурками на рисунке с бассейном. На мгновение увидел эту руку, длинные ногти и все такое.

– Няня не могла придумать ничего лучшего, – мгновением позже ответила Новин с колена Джека. – И Либбит доверяла няне.

– Естественно, доверяла, – кивнул Уайрман. – Мельда заменила девочке мать.

Я думал, что Элизабет рисовала и стирала в своей комнате, но теперь понимал, что ошибался. Все это происходило у бассейна. А может, и в самом бассейне. Потому что бассейн по какой-то причине был безопасным местом. Во всяком случае, так считала маленькая Либбит.

– Этим избавиться от Персе не удалось, но попытка Либбит не осталась незамеченной. Я думаю, она отрясла эту суку. – Голос звучал устало, хрипло, адамово яблоко Джека ходило вверх-вниз. – Я надеюсь , что отрясла.

– Да, – согласился я. – Вероятно, потрясла. И… что произошло потом?

Но я знал. Не в деталях, конечно, но знал. Логика неумолима и бесспорна.

– Персе выместила злобу на близняшках. И Элизабет, и няня Мельда знали. Они знали, что сделали. Няня Мельда знала, что она сделала.

– Она знала, – согласилась Новин. Голос оставался женским, но неотвратимо приближался к голосу Джека. Каким бы ни было заклинание, оно медленно, но верно сходило на нет. – Она держала все в себе, пока Хозяин не нашел их следы на Тенистом берегу… следы, уходящие в воду… но после этого молчать уже не могла. Она чувствовала, что своими руками убила малышек.

– Она видела корабль? – спросил я.

– Видела в ту ночь. Нельзя увидеть этот корабль ночью и не поверить.

Я подумал о моих картинах «Девочка и корабль». Новин говорила правду.

– Но еще до того как Хозяин позвонил шерифу и сказал, что близняшки исчезли и, возможно, утонули, Персе поговорила с Либбит. Объяснила ей что к чему. И Либбит поговорила с няней.

Кукла наклонилась. Глаза на круглом, как печенье лице, принялись изучать коробку-сердце, из которой ее извлекли.

– Что она ей объяснила, Новин? – спросил Уайрман. – Я не понимаю.

Новин молчала. Джек, как мне показалось, выглядел вымотанным донельзя, хотя и не сходил с места.

Я ответил за Новин:

– Персе сказала: «Попытайся еще раз избавиться от меня, и близняшки станут только началом. Попытайся еще раз, и я заберу всю твою семью, одного за другим, а тебя оставлю напоследок». Так?

Пальцы Джека шевельнулись. Тряпичная голова Новин кивнула, поднявшись и наклонившись.

Уайрман облизал губы.

– Эта кукла. Чей в ней призрак?

– Здесь нет призраков, Уайрман, – ответил я.

Джек застонал.

– Я не знаю, что он делал и как, амиго, но он спекся, – заметил Уайрман.

– Он – да, но мы – нет.

И я потянулся к кукле, той самой, с которой не расставалась маленькая художница. И когда я это сделал, Новин заговорила со мной в последний раз, ее голос перемешивался с голосом Джека, словно оба пытались сказать одно и то же одновременно.

– Не-е-ет, не этой рукой… эта рука нужна для рисования.

Я потянулся другой рукой, которой шестью месяцами раньше задушил на улице собачку Моники Голдстайн, в другой жизни и в другой вселенной. Я использовал эту руку, чтобы схватить куклу Элизабет Истлейк и снять ее с колена Джека.

– Эдгар? – Джек выпрямился. – Эдгар, каким чертом вы вернули…

«…вторую руку?» – полагаю, закончил он фразу так, но полной уверенности у меня нет, последних слов я не слышал. Что я видел, так это черные глаза и черную дыру рта, обрамленную красным. Новин. Все эти годы она пролежала в двойной темноте (под ступенькой и в жестянке), ожидая возможности выболтать свои секреты, и помада осталась свежей и яркой, будто она только что накрасила губы.

«Ты сосредоточился? – прошептала она в моей голове, и голос этот принадлежал не Новин, не няне Мельде (я в этом не сомневался), даже не Элизабет; говорила со мной Реба. – Ты сосредоточился и готов рисовать, противный парниша? Ты готов увидеть остальное? Ты готов увидеть все?»

Я не был готов… но мне не оставалось ничего другого.

Ради Илзе.

– Покажи мне свои картины, – прошептал я, и красный рот заглотил меня целиком.

Готовьтесь к тому, что увидеть придется все. Если вы хотите творить (Бог поможет вам, если хотите, Бог поможет вам, если рискнете), постарайтесь избежать извечной ошибки: не оставайтесь на поверхности. Уходите в глубину и берите свое законное вознаграждение. Сделайте это, как бы больно вам ни было.

Вы можете нарисовать двух девочек (близняшек), но такое под силу кому угодно. Не останавливайтесь на этом только потому, что остальное – кошмар. Обязательно учтите и еще один момент: девочки стоят по бедра в воде там, где она должна накрывать их с головой. Свидетель (к примеру, Эмери Полсон) мог бы это заметить, если бы смотрел, но столько людей не готовы увидеть то, что находится у них перед глазами.

А потом, разумеется, уже поздно.

Он пришел на берег выкурить сигару. Мог бы сделать это на веранде или на заднем крыльце, но внезапно у него возникло сильное желание пройти по изрытой колеями дороге, которую Ади называет Бульвар пьяницы, и по крутой песчаной тропе спуститься на пляж. Какой-то голос шепнул, что там сигара доставит ему гораздо больше удовольствия. Он сможет посидеть на бревне, которое волны выбросили на берег, и полюбоваться последними всполохами заката, когда оранжевое исчезает и появляются звезды. «В таком свете Залив выглядит изумительно, – вещал голос, – даже если Залив поступил нехорошо, отметив начало твоей семейной жизни тем, что проглотил маленьких сестричек новобрачной».

Но, как выясняется, там есть на что посмотреть и помимо заката. Потому что неподалеку от берега стоит корабль. Старинный корабль, красивый, с плавными обводами корпуса, тремя мачтами и свернутыми парусами. Вместо того чтобы сесть на бревно, Эмери подходит к тому месту, где сухой песок становится влажным, твердым, укатанным… Эмери восхищается летящим силуэтом на фоне догорающего заката. Благодаря какому-то атмосферному феномену возникает ощущение, что завершающая краснота дня просвечивает сквозь корпус.

Он как раз думает об этом, когда до него доносится первый крик, звенит в голове, словно серебряный колокольчик : « Эмери! »

И тут же раздается другой: «Эмери, помоги! Подводное течение! Сильное течение!»