Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Под последней строчкой была еще одна стрелка. Я озадаченно посмотрел на Уайрмана. Его лицо по-прежнему не выражало никаких эмоций, но я заметил пульсирующую на правом виске жилку. Позже я услышал от него: «Я знал, что ставлю на кон нашу дружбу, но кто-то должен был что-то сделать, и к тому моменту мне стало ясно, что ты не собираешься ударить пальцем о палец».

Я перевернул страницу брошюры. Еще две репродукции. «Закат с раковиной» слева и рисунок моего почтового ящика, без названия, справа. Очень ранний рисунок, сделанный цветными карандашами «Винус», но мне понравился цветок, растущий около деревянного столба (ярко-желтый, с черным «глазом» по центру), и вообще на репродукции рисунок выглядел очень неплохо, словно его нарисовал человек, который знал это дело. Или собирался узнать.

Текст под рисунком был коротким:

Если ты не сможешь приехать, я, безусловно, пойму (Париж – не ближний свет), но очень надеюсь, что ты приедешь.

Я сердился, но дураком-то не был. Выставка требовала подготовки. Вероятно, Уайрман решил, что это его работа.

«Илзе, – подумал я. – В этом ему наверняка помогала Илзе».

Я ожидал увидеть еще одну репродукцию на задней стороне обложки, но ошибся. Увидел другое, и сердце защемило от удивления и любви. Отношения с Мелиндой давались мне с трудом, отнимали много сил, но любил я ее ничуть не меньше Илзе, и мои чувства предельно ясно иллюстрировала черно-белая фотография, с линией сгиба посередине и двумя обтрепанными углами. И фотография имела право выглядеть старой, потому что Мелинде, которая стояла рядом со мной, было годика четыре. То есть сфотографировали нас восемнадцатью годами раньше. Она была в джинсах, ковбойских сапожках, рубашке с длинными рукавами и соломенной шляпе. Мы только что вернулись из «Плизант-Хилл-фармс» в Техасе, где она иногда каталась на пони которого звали… Сахарок? Я подумал, что да. В любом случае, мы стояли на дорожке у нашего первого маленького дома в Бруклин-парк, я – в линялых джинсах, белой футболке с короткими, закатанными на плечи рукавами, с зачесанными назад волосами, бутылкой пива «Грейн белт» в руке и улыбкой на лице. Линни одну руку сунула в карман джинсов, снизу вверх смотрела на меня, и от читавшейся на ее лице любви (такой сильной любви!) у меня сжалось горло. Я улыбнулся, как улыбаются в отчаянной попытке сдержать слезы. Под фотографией было написано:

Если ты хочешь узнать, кто еще приедет, можешь позвонить мне – 941-555-6166, или Джерому Уайрману – 941-555-8191, или маме. Она, между прочим, прилетит вместе с моими миннесотскими гостями и встретит тебя в отеле.

Надеюсь, ты приедешь… в любом случае люблю тебя, моя маленькая Пони…

Я закрыл брошюру, которая была и письмом, и приглашением на выставку, какое-то время молча смотрел на нее. Боялся заговорить.

– Разумеется, это всего лишь макет… – Голос Уайрмана звучал неуверенно. Другими словами, говорил он в несвойственной ему манере. – Если ты против, я его выброшу и начну снова. Никаких проблем.

– Ты получил эту фотографию не от Илзе. – Я решился опробовать голосовые связки.

– Нет, мучачо. Пэм нашла ее в одном из старых фотоальбомов.

И сразу все стало ясно.

– И сколько раз ты с ней беседовал, Джером?

Уайрман поморщился.

– Неприятно, конечно, но, пожалуй, ты имеешь право. Думаю, раз шесть. Начал с рассказа, что ты попал здесь в сложную ситуацию, завязал на себя многих людей…

– Какого хера! – обиженно воскликнул я.

– Людей, которые возлагают на тебя большие надежды, доверяют тебе, не говоря уже о деньгах…

– Я без труда возмещу галерее «Скотто» все деньги, потраченные на…

– Заткнись, – оборвал меня Уайрман, и никогда еще он не говорил со мной таким неприветливым тоном. Да и такого ледяного взгляда у него я никогда не видел. – Ты же не говнюк, мучачо, вот и веди себя соответственно. Ты можешь оплатить их доверие? Можешь оплатить потерю репутации, если великий новый художник, которого они обещали представить потенциальным покупателям, не появится ни на лекции, ни на выставке?

– Знаешь, Уайрман, на выставку я могу прийти, а вот эта чертова лекция…

– Они этого не знают! – прокричал он. Чего там, взревел. И голос у него был для этого подходящий – голос, от которого в зале судебных заседаний зазвенело бы в ушах. Элизабет этого не заметила, но сыщики серой лентой поднялись с кромки воды. – У них уже появилась забавная такая мысль, что, возможно, пятнадцатого апреля никакой выставки и не будет, что ты заберешь свои картины, и они останутся с пустыми залами в самый прибыльный период туристического сезона, на который у них обычно приходится треть годовой выручки.

– У них нет оснований так думать, – пролепетал я, но мое лицо горело, как раскаленный кирпич.

– Нет? А как бы ты воспринял подобное поведение в своей прошлой жизни, амиго? К каким бы пришел выводам, если бы поставщик, у которого ты заказал цемент, не привез бы его вовремя? Или субподрядчик, ведающий установкой сантехники в новом банковском здании, не приступил к работе в оговоренный контрактом день? Ты бы чувствовал себя уверенно, имея дело с такими людьми? Ты бы поверил их оправданиям?

Я молчал.

– Дарио посылает тебе электронные письма с конкретными вопросами, касающимися организации выставки, но ответов не получает. Он и другие звонят по телефону и слышат квелое: «Я об этом подумаю». Они бы занервничали, даже если бы имели дело с Джейми Уайетом или Дейлом Чихули [122], но ты – не первый и не второй. Если на то пошло, ты – человек с улицы. Поэтому они звонят мне, и я делаю все, что могу… в конце концов, я – твой гребаный агент… но я же не художник, как по большому счету и они. Мы – таксисты, которые пытаются принять роды.

– Я понимаю.

– А я – нет! – Он вздохнул. Тяжело вздохнул. – Ты говоришь, что с лекцией у тебя всего лишь сценический мандраж, и ты собираешься прийти на выставку. Я знаю, отчасти ты в это веришь, но, амиго, должен сказать, есть в тебе и другая часть, которая не имеет ни малейшего желания появляться в галерее «Скотто» пятнадцатого апреля.

– Уайрман, это полнейшая…

– Чушь? Ты это хотел сказать? Я звоню в «Ритц-Карлтон» и спрашиваю, забронировал ли мистер Фримантл номера на середину апреля, и мне отвечают: «Нет, нет, Нанетт». После этого я собираюсь с духом и связываюсь с твоей бывшей. В телефонном справочнике ее номер больше не значится, но твоя риелтор сообщает мне его, когда я говорю, что ситуация в каком-то смысле чрезвычайная. И я сразу узнаю, что Пэм ты по-прежнему небезразличен. Она даже хочет позвонить тебе и сказать об этом, но боится, что ты пошлешь ее ко всем чертям.

Я вытаращился на него.

– И после того как мы заочно знакомимся, я узнаю, что Пэм Фримантл понятия не имеет о большой художественной выставке живописных полотен ее мужа, которая должна состояться через пять недель. Это во-первых. А во-вторых… тут все проясняется после телефонного звонка Пэм… Уайрман в это время решает кроссворд, спасибо восстановившемуся зрению… ее бывший не зафрахтовал самолет, во всяком случае, в той авиакомпании, услугами которой раньше пользовался. Так не стоит ли нам обсудить такой вариант: не принял ли Эдгар Фримантл глубоко в душе судьбоносного решения, не собирается ли, когда до выставки останется совсем ничего, послать всех на хер и свалить, как говорили во времена моей растраченной попусту юности?