Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Трубка со стуком куда-то легла. Перед моим мысленным взором тут же возник образ (очень четкий, очень политически некорректный и скорее всего навеянный упоминанием Пэм книжек-картинок, которые я когда-то рисовал для маленькой больной девочки): большой говорящий скунс в берете, мсье Пепе ле Пю, расхаживает по pension (если именно этим словом обозначается маленькая однокомнатная квартира в Париже) моей дочери, а над его белополосой спиной поднимаются волнистые линии свойственного ему аромата.

Потом трубку взяла Мелинда, похоже, необычайно взволнованная, чего с ней никогда не случалось.

– Папа? Папуля? У тебя все в порядке?

– Все отлично, – ответил я. – Это твой сосед по комнате? – Я шутил, но по не свойственному ей молчанию понял, что, сам того не желая, попал в десятку. – Впрочем, не важно, Линни. Я просто…

– …подтруниваешь надо мной, так? – Я не мог сказать, то ли ей весело, то ли она начинает злиться. Связь, конечно, была хорошая, но не настолько, чтобы улавливать все интонации. – Если на то пошло, да.

Подтекст сомнений не вызывал, прозвучал ясно и четко: «Собираешься закатить мне скандал?»

Но у меня и в мыслях такого не было.

– Я рад, что у тебя появился друг. У него есть берет?

К моему безмерному облегчению, Линни рассмеялась. С ней я никогда не знал наперед, какая шутка сработает: чувство юмора у нее было таким же непредсказуемым, как и вторая половина апрельского дня.

– Рик! – позвала она. – Mon papa… – дальше я не разобрал, потом услышал: – …si tu portes un beret [128]?

До меня донесся далекий мужской смех. «Ох, Эдгар, – подумал я. – Даже из-за океана ты уже ведешь их под венец, pere fou [129]».

– Папуля, у тебя все хорошо?

– Отлично. Как твоя стрептококковая инфекция?

– Думаю, я иду на поправку.

– Я только что говорил по телефону с твоей матерью. Ты получишь официальное приглашение на эту выставку. Она говорит, что ты приедешь, и я страшно волнуюсь.

– Ты волнуешься? Мама прислала мне несколько фотографий, и я жду не дождусь этой выставки. Где ты научился так рисовать?

Сегодня это был самый популярный вопрос.

– Здесь.

– Картины потрясающие. Остальные такие же хорошие?

– Приезжай, и все увидишь сама.

– Рик может приехать?

– У него есть паспорт?

– Да…

– Он даст обещание не смеяться над твоим отцом?

– К старшим он относится очень уважительно.

– Тогда, разумеется, он может приехать, при условии, что на авиарейсы проданы не все билеты, и вы согласны спать в одном номере… но, полагаю, это как раз не проблема.

Она завизжала так громко, что заболело ухо, но трубку я отдергивать не стал. Давно уже я не слышал, чтобы Линни Фримантл так реагировала на мои слова или дела.

– Спасибо, папуля… это здорово!

– Буду рад познакомиться с Риком. Может, конфискую у него берет. В конце концов, я же теперь художник.

– Я передам ему твои слова. – Ее тон переменился. – Ты уже говорил с Илзе?

– Нет, а что?

– Когда будешь говорить, не упоминай о приезде Рика, хорошо? Я скажу ей сама.

– Я и не собирался.

– Потому что у нее с Карсоном… насколько я знаю, она тебе о нем рассказывала…

– Рассказывала.

– Я уверена, там возникли проблемы. Илли говорит, что «все обдумывает». Это ее слова. Рик не удивлен, он считает, что нельзя доверять человеку, который молится на людях. И мне кажется, что моя сестра заметно повзрослела.

«То же самое можно сказать и о тебе, Лин», – подумалось мне. Я вдруг увидел ее семилетней, такой больной. Тогда мы с Пэм боялись, что она может умереть у нас на руках, хотя никогда не говорили об этом вслух. Огромные черные глаза, бледные щечки, жидкие волосы. Однажды я, глядя на нее, даже подумал: «Череп на палочке», – и возненавидел себя за эту мысль. А еще больше ненавидел себя за другое: раз уж одна из дочерей так тяжело болела, в глубине сердца я радовался, что это была Лин. Я всегда пытался убедить себя, что одинаково люблю своих детей, но лгал себе. Возможно, некоторые родители действительно могли такое сказать (думаю, Пэм – могла), но не я. Мелинда знала об этом?

Разумеется, знала.

– Ты уж следи за своим здоровьем.

– Я стараюсь, папуля. – Я буквально увидел, как она закатила глаза.

– Вот и хорошо. Жду тебя.

– Папуля? – Пауза. – Я тебя люблю.

Я улыбнулся.

– Сколько раз?

– Миллион и один под подушкой, – ответила она, словно старалась рассмешить ребенка. И все сделала правильно.

Какое-то время я посидел, глядя на Залив и рассеянно потирая глаза, а потом набрал еще один номер, в надежде, что на сегодня этот звонок – последний.

Часы показывали начало первого, и, честно говоря, я не ожидал застать ее дома; думал, что она отправилась с друзьями на ленч. Но, как и Пэм, она сняла трубку после первого же гудка. Ее «алло» прозвучало крайне осторожно, и до меня вдруг дошло: она думала, что я – Карсон Джонс, который звонит с просьбой дать ему еще один шанс или чтобы все объяснить. Объяснить в очередной раз. Эту догадку я ничем не мог подтвердить, но подтверждения и не требовалось. Иногда ты просто знаешь, что угадал.

– Эй, If-So-Girl, как поживаешь?

Ее голос тут же расцвел.

– Папуля!

– Как ты, цыпленок?

– У меня все отлично, папуля, но не так отлично, как у тебя. Помнишь, я говорила, что они хороши? Говорила я тебе или нет?

– Говорила. – Мои губы сами растянулись в улыбке. Для Лин, возможно, голос сестры звучал слишком по-взрослому, но я после первого осторожного «алло» слышал прежнюю Илли, искрящуюся, как налитая в стакан газировка.

– Мама говорила, что ты тянешь резину, но она собирается скооперироваться с твоим тамошним другом и разогнать тебя как следует. Мне это понравилось! И голос у нее был, как в прежние дни! – Она замолчала, чтобы глубоко вдохнуть, а потом чуть сбавила темп: – Не совсем, конечно, но близко к тому.

– Я понимаю, о чем ты, конфетка моя.

– Папуля, ты молодец. Это не просто возвращение, но еще и шаг вперед.

– И во сколько мне обойдется вся эта лесть?

– В миллион . – Она рассмеялась.

– Все еще собираешься пересечься с «Колибри»? – Я надеялся, что в моем голосе слышится чистое любопытство. И никакого интереса к любовной жизни моей почти двадцатилетней дочери.

– Нет, – ответила она. – Думаю, с этим покончено. – Всего пять слов, не таких уж и длинных, но в них я услышал другую, повзрослевшую Илзе, для которой не в столь уж отдаленном будущем второй кожей станет деловой костюм, колготки и туфли с практичным каблуком в три четверти дюйма. В рабочие дни она, возможно, будет собирать волосы в хвост, а из здания аэропорта будет выходить с кожаным брифкейсом вместо рюкзачка на спине. Уже не «If-So-Girl». Из такой «картинки» «if» я мог смело вычеркивать. Как и «girl».