Стивен Кинг - Дьюма-Ки

– Совсем или…

– Это еще вопрос.

– Я не собираюсь совать нос в твои дела. Просто любознательные папаши…

– …хотят знать, что к чему. Естественно, хотят, но на этот раз помочь тебе ничем не могу. На сегодня я точно знаю, что все еще люблю его… во всяком случае, думаю, что люблю… и мне его недостает, но выбор должен сделать он.

Вот тут Пэм спросила бы: «Между тобой и девушкой, с которой он поет?» – я же задал другой вопрос:

– Ты не забываешь про еду?

Она залилась радостным смехом.

– Отвечай на вопрос, Илли.

– Трескаю, как чертова свинья!

– Тогда почему ты сейчас не на ленче?

– Мы собираемся пойти на пикник в парк, вот почему! Берем с собой лекции по антропологии и фрисби. Мне велено принести сыр и французский батон. И я уже опаздываю.

– Понятно. Главное, чтобы ты ела и не грустила в своем шатре.

– Ем хорошо, грущу в меру. – Голос вновь изменился, стал взрослым. Столь резкие переходы меня расстраивали. – Иногда я лежу без сна, потом думаю о тебе, как ты там? Ты тоже лежишь без сна?

– Случается. Но теперь редко.

– Папуля, женитьба на маме – твоя ошибка? Или ее? Или так уж вышло?

– Не так уж вышло и не ошибка. Двадцать четыре счастливых года, две дочери, и мы до сих пор нормально общаемся. Никакой ошибки, Илли.

– Ты хотел бы все изменить?

Мне постоянно задавали этот вопрос.

– Нет.

– Если бы ты мог вернуться в прошлое и пойти другой дорогой… ты бы вернулся?

Я ответил не сразу, но паузу не затянул. Иной раз нет времени решать, какой ответ лучший. Иной раз ты можешь сказать только правду.

– Нет, милая.

– Понятно. Я скучаю по тебе, папа.

– Я тоже.

– Иногда я скучаю и о прошлом. Когда все было проще. – Она замолчала. Я мог бы что-то сказать (хотел), но не открыл рта. Бывает, молчание – золото. – Папа, люди хоть изредка получают второй шанс?

Я подумал о моем втором шансе. О том, как выжил после несчастного случая, хотя вроде бы не мог не отправиться в мир иной. И я не просто существовал – жил. Волна благодарности накатила на меня.

– Постоянно.

– Спасибо, папуля. Мне не терпится тебя увидеть.

– Мне тоже. Скоро получишь официальное приглашение.

– Хорошо. Я правда должна бежать. Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

После того как она повесила трубку, я посидел с телефоном возле уха, вслушиваясь в ничто.

– Живи днем и позволь жить дню, – сказал я себе.

Потом в трубке появился длинный гудок, и я решил, что должен позвонить еще в одно место.

На этот раз я услышал более живой и куда менее осторожный голос Элис Окойн. Решил, что это хорошая перемена.

– Элис, мы еще не обсудили название выставки.

– Я подумала, что вы хотите назвать ее «Розы, растущие из ракушек». Хорошее название. Очень красноречивое.

– Согласен. – Из «флоридской комнаты» я оглядел Залив. Поверхность воды сверкала, как полированная сине-белая пластина. Мне приходилось щуриться, чтобы смотреть на нее. – Но не совсем правильное.

– Как я понимаю, вам больше нравится другое?

– Да, думаю, что да. Я хочу назвать выставку «Взгляд с Дьюмы». Что скажете?

Ответила Элис без запинки:

– Я думаю, это звучит!

Я тоже так думал.

Моя футболка с надписью на груди «ПОТЕРЯЛ ЕЕ НА ВИРГИНСКИХ ОСТРОВАХ»промокла от пота, хотя система кондиционирования «Розовой громады» работала отлично, но я вымотался больше, чем после прогулки быстрым шагом (в последние дни я только так и ходил) до «Эль Паласио» и обратно. Ухо, к которому я прижимал трубку, горело и пульсировало. Илзе меня тревожила (родители всегда тревожатся из-за проблем детей, когда те становятся достаточно взрослыми и их уже не позовешь домой, едва начинает темнеть и ванны наполняют водой), но при этом результаты моих трудов вызывали чувство удовлетворенности, какое я обычно испытывал после целого дня, с толком проведенного на строительной площадке.

Особого голода я не ощущал, но заставил себя съесть несколько столовых ложек салата с тунцом, которые запил стаканом молока – цельного молока, вредного для сердца и полезного для костей. «Считай, мы квиты», – как сказала бы Пэм. Я включил телевизор на кухне и узнал, что жена Кэнди Брауна подает в суд на город Сарасоту, обвиняя власти в ненадлежащем отношении к своим обязанностям, что и привело к смерти ее мужа. «Попутного тебе ветра, дорогая», – подумал я. Местный метеоролог сообщил, что сезон ураганов в этом году может начаться раньше. А низкооплачиваемым «Морским дьяволам» в показательной предсезонной игре «Ред сокс» надрали задницу: добро пожаловать в бейсбольные реалии, парни.

Я подумал о десерте (пудинге «Джелло», который иногда называют «последним прибежищем холостяка»). Потом поставил тарелку в раковину и похромал в спальню, чтобы поспать. Хотел завести будильник, но не стал. Решил, что скорее всего только подремлю. А если бы и заснул, то яркий свет разбудил бы меня через час или около того, когда солнце опустилось бы достаточно низко, чтобы заглянуть в выходящее на запад окно спальни.

С такими мыслями я лег и проспал до шести вечера.

Об ужине не могло быть и речи. Какой ужин? Подо мной ракушки шептали: «Рисовать, рисовать».

Словно под гипнозом, я в одних трусах поднялся в «Розовую малышку». Включил «Кость», снял с мольберта «Девочку и корабль № 7», отнес к стене, поставил на мольберт чистый холст, поменьше использованного для «Смотрящего на запад Уайрмана», но достаточно большой. Ампутированная рука зудела, но теперь меня это особо не волновало. По правде говоря, этого зуда я уже ждал с нетерпением.

По радио музыкальный дуэт «Shark Puppy» исполнял песню «Dig». Великолепную песню. С великолепными словами: «Жизнь не только любовь и услада».

Я помню совершенно отчетливо: весь мир, казалось, ждал, когда же я начну. И под грохот гитар и шуршание ракушек я ощущал, как меня переполняет энергия невероятной мощи.

«Я бросаюсь на поиски клада».

Клада, да. Сокровищ.

Я рисовал, пока не зашло солнце. Рисовал, когда луна залила поверхность Залива белым светом. И когда она зашла.

И следующим вечером.

И следующим.

И следующим.

«Девочка и корабль № 8».

«Ты в игре, если ставишь монету на кон».

Я фонтанировал.

Один только вид Дарио в костюме и при галстуке, с аккуратно зачесанными назад волосами, испугал меня гораздо больше, чем гул собравшихся в аудитории Гелдбарта, где лампы горели вполнакала, за исключением прожектора, нацеленного на лекционную кафедру, которую установили по центру сцены. А еще сильнее напугал меня тот факт, что Дарио тоже нервничал: подходя к кафедре, он едва не выронил карточки с тезисами своего выступления.

– Добрый вечер, меня зовут Дарио Наннуцци, – представился он. – Я один из кураторов и главный закупщик галереи «Скотто» на Пальм-авеню. Что еще более важно, я уже тридцать лет участвую в жизни художественного сообщества Сарасоты, и, надеюсь, вы простите меня за небольшой экскурс в, так сказать, Боббиттсторию, если я заявлю, что лучшего художественного сообщества в Америке нет.