Роберт Л. Андерсон - Страна снов

Деа не покидало неприятное ощущение, что за ней следят, но в то же время она была совершенно одна. Она то и дело оглядывалась, не сомневаясь, что сзади крадутся чудовища, улыбаясь рваными дырами ртов, но всякий раз видела лишь пустые улицы, все более схематичные, как на детском рисунке. Они тоже менялись, превращаясь в темные чернила, липкие и труднопроходимые.

– Мам? – решилась Деа и настороженно замолчала. Ничего. Она позвала громче, и эхо отразилось от стен пустого города. Она шла, не зная, в какой точке сон Коннора просто закончится, сменившись мраком беспамятства, и ей придется повернуть обратно, или же он будет тянуться и дальше, только все менее убедительно, пока не начнется грязно-серое пространство с едва намеченными очертаниями зданий и ландшафта.

Небо начало сжиматься, вернее, сужаться – так вода у стока вытягивается тонкой струйкой, и Деа поняла, что идет в гору. Улица вдруг резко забрала вверх и покрылась слоем мелкого подвижного песка. Через каждые несколько шагов Деа оступалась и падала, судорожно втягивая воздух и выставляя вперед ладони.

Сильно ударившись коленом, она задела руками за что-то металлическое, угадав, что это перекладина лестницы. Оглянувшись и подавив головокружение, Деа увидела, что дорога почему-то ведет не вперед, а вверх, в отвесный тоннель, в стену которого вделана металлическая лестница. Струи песка лились сверху на плечи и шею.

Деваться было некуда, пришлось карабкаться. Деа нащупала ногой опору и полезла к маленькому кружочку неба над головой. Было нестерпимо жарко, как в жерле вулкана, и влажно, будто внутри живого тела. Деа поднялась до конца лестницы – песок уже сыпался непрерывно – и вылезла из тоннеля. Руки дрожали от напряжения, когда она кое-как поднялась.

Вокруг расстилалась пустыня. Деа стояла лицом к низко висевшему солнцу, и перед ней до самого горизонта тянулись пески – волны мягкого песчаного океана, раскаленного зноем. Обернувшись, Деа увидела, что тоннель, из которого она выбралась, здесь не один: пески пестрели тысячами отверстий, зияющих, как провалы, и крохотных, не больше человеческого рта. Песок слабо шевелился, словно дышал: то и дело появлялись новые дыры, а старые закрывались.

– Что за фигня? – вслух спросила она. Голос звучал еле слышно. Заглянув в отверстие, из которого только что выбралась, Деа увидела далеко внизу – так бывает, если заглянуть в телескоп с обратного конца, – дрожащие силуэты зданий Чикаго Коннора.

А что тогда такое эта пустыня и ямы? Новый сон? Нет, Деа хорошо знала, как начинается новый сон. Здесь что-то другое. Она словно выбралась из сна Коннора.

Но где же она оказалась, черт побери?

С растущей тревогой Деа осторожно подобралась к другой яме, пробуя песок ногой в страхе, что новая дыра неожиданно разверзнется прямо под ней. Бесконечно далеко внизу она увидела интерьер незнакомой гостиной. На дне третьей ямы разворачивалась батальная сцена, которая вдруг превратилась в дачное барбекю.

Деа поняла: это другие сны. В каждой из этих бесчисленных ям развертываются сны.

Однако она поспешила прогнать эту мысль: все равно это сон Коннора, ведь иначе быть не может.

Стянув толстовку и привязав ее к верхней перекладине своей лестницы так, чтобы ярко-розовое пятно выделялось на песке, Деа пошла по пустыне, не в силах избавиться от ощущения, что уходит от Коннора и не найдет обратной дороги.

Через золотые песчаные холмы тянулась цепочка темных, как тень, следов, уходивших в неизвестность. Судя по размеру ноги, следы были женские.

Значит, их могла оставить Мириам.

Идти по песку было тяжело: Деа обливалась потом в своих легинсах и футболке. Эту особенность хождения в чужие сны она положительно не могла постичь – она появлялась там исключительно в своем привычном образе, и что-то поменять было невозможно. Деа шла параллельно следам, не сводя с них глаз, и все сильнее жалела, что не осталась в Чикаго и отважилась зайти так далеко. Ей казалось, что прошло уже несколько часов. Вверху кружили птицы – темные точки на облачном небе. Сперва Деа немного успокоилась – вестники, но, когда одна из птиц пролетела ниже, она разглядела красную, как сырое мясо, жилистую шею и безобразную старческую голову. Стервятник. Скверно.

Внезапно ее охватила ярость на свою незадачливую жизнь, на неизбывное наследство, на это проклятие. Зачем Мириам втянула ее в это и вообще родила, если Деа теперь обречена всю жизнь тыкаться в чужие сны и кормиться ими?

– Мама! – заорала Деа. Тишина. Только беззвучное кружение птиц в небе. На зубах скрипели песок и пыль. – Где ты? – Деа охватило безрассудство, ей стало все равно. Она почти обрадовалась бы появлению безлицых: это означало бы, что она идет в правильном направлении.

Словно в ответ, поднялся ветер, песок зашевелился, и до Деа донесся еле различимый смех.

Ярость прошла внезапно, как и налетела. Деа поспешила вперед, карабкаясь по крутому песчаному склону, помогая себе руками и чертыхаясь, когда песок проваливался под ее весом. Смех и голоса стали громче: Деа расслышала слабую музыку. На вершине песчаной дюны она остановилась, слегка задыхаясь. Снящиеся ей легкие судорожно сокращались в снящемся теле, но делали это чересчур реально.

Внизу, в гигантской естественной чаше, длинной цепочкой стояли вылинявшие от солнца крытые повозки вроде тех, что рисуют в учебниках истории о становлении американского Запада, только без колес. На песке горел костер – поднимавшийся дым казался ярко-оранжевым на фоне пронзительно-синего неба. Десятки людей в свободных одеждах смеялись и бродили по своей стоянке. Лошадей нигде не было видно. Некоторое время Деа стояла, вытирая пот, заливавший глаза, и соображая, как же движутся повозки. Затем она увидела стаю огромных птиц, еще в упряжи, кормившихся у узкого корыта, и поняла, что фургоны не едут. Они летят.

Пораженная этим открытием, Деа застыла на виду, не прячась. Одна из женщин заметила ее и вскрикнула. Караванщики – человек тридцать, как показалось Деа, – замолчали и обернулись к ней, заслоняя глаза от солнца.

Капелька пота пробежала по спине, словно невидимый палец прочертил линию. Не выдержав молчания, Деа кашлянула и громко сказала:

– Я ищу свою мать.

Один из караванщиков подошел ближе – остальные не двинулись с места, разглядывая Деа. Смуглый от солнца, с обнаженными мускулистыми руками и черными прядями почти до подбородка, примерно ровесник Деа – в нем чувствовалось что-то очень знакомое, и в ее душе плеснулась тревога.

– Ты откуда? – спросил он, остановившись шагах в пяти. Подойди он ближе, Деа, наверное, кинулась бы наутек.

Она не ответила – у нее в любом случае не было ответа.