Антология - Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века

Никто не был убит.
И всё же опускаются руки в сумерки
И смывают кровь земли.

У всего есть свое место: я здесь!
В садах цветут «волшебные башмачки».

Ах! Восходят звёзды
По заброшенным водостокам.

Танцуют города, пляшут поля, просёлки,
Дома разбегаются, будто в испуге.
Над рельсами нависли кроны деревьев,
Словно под тяжестью зелёного снега.
Кто-то огромный прошёл перед нами
И отряхнул их беспечной, шутливой ручищей,
Исподтишка забавляясь с родными селянами.
Танцует сердце, свисток ликует,
Мы влюблены, и весь мир танцует.

Сегодня я говорил с тобой.
Скоро я буду в пределах далёких.
Тяжёлый, безмолвный камень,
Как стражник на путях у мира.

Мысли и чувства —
Что бы ни жило в тебе одном —
Жаждут прохлады они,
Мной целиком владеют.

Криво ли, прямо,
Потом и макаки украшены,
Все одною тропинкой
Без обратного хода блуждаем.

Ещё синеют в глазах его безбрежные дали,
Берёзовых рощ одиночество нежное.
Он куда-то бредёт, под ноги ему каштаны упали,
Хмарь за одежды хватает небрежно.

Бьётся в дверях нараспашку ветер настырно,
Жена собирает с верёвки бельё постылое
И тащит в охапке, и детвору окликает.
Вот упали первые капли. Укрыться спешит.

Садится за стол. Не читает. Не пьёт.
Калибана зовёт – собаку, поглаживает шпица.
И незримо взбирается на гору безмолвную
И смотрит вдаль… Внезапно взгляд его озаряется.

Смыкаются тяжёлые веки,
Мерцает радужный свет,
Корабль колеблется на рейде,
Луна из шёлка шлёт привет.

Стоят на посту деревянные стражи,
Лаком покрыт резной самшит.
Выходят диковинные персонажи,
Узорен их наряд, вычурно расшит.

Всё перепуталось в месяце мае.
Бьётся кровь в висках потоком,
Я озираюсь в сумеречной зале
Среди цветных орнаментов Востока.

Пленительный толстый божок,
Из дерева золотая святыня,
Зуб золотой и наружу пупок,
Излучает магическую гордыню

И по кругу буссоли тайна струится
Средь отродья гадов розово-красных;
И вокруг слоновьего храма змеится
В чёрных завитушках башен разных.

Магия в священных чернилах,
В свитках лучезарной державы,
В умелых жёлтых руках ювелира,
В пышном имени властелина.

Я, зноем раздавлен, устало
Присел на скамью в сомнении.
Этого бреда виною предстала
Ветка персидской сирени.

Кто раскачивает эти миры цветные,
Наполняет их смыслом и тактом?
Я под причудливой маской впервые
Пускаюсь в меланхолические танцы.

Сотню раз я был расколот,
И другую сотню был раздвоен.
Я приветствую себя: «Здравствуй!
Узнаёшь меня на маскараде?»

Море порождает ночь, а ночь порождает море.
Корабельные двигатели взрыхляют время.
Легко укачивает меня, тяжким сном засыпаю,
И тело мое уснуло в печали глубокой.

И тут взломали цветы мою нежную плоть,
Взросли на дворе моей кожи, кроваво-лилово,
Укрывая меня шелковистыми листьями:
Это же мы, лихнисы, гвоздики, чудо-трава Христова.

Долина, как золото чистое.
Безмолвны деревья, бездвижны,
То криво, то косо, как пьяные,
Стоят в разливе алмазного света.

В золотую дымку плывёт долина,
Уплывает в золотые сны,
Уплывает в золотые пространства,
Уплывает в золотое сияние ничто.

Ты спрашиваешь, отчего я уснуть не могу?
Качают меня то волны, то ветер
И к музыке возносят неустанно,
И это лучшее, что есть на этом свете.

Кто познал это, изведал непокой.
Как молебен духа и голос водопада,
Душа моя шумит и ревёт неумолчно,
И это все ты – нет большей для меня награды.

Мы отдохновение и отдых нашли
На скалах, на черной тихой высокой горе,
Что грядами горными опоясана
Да черными и зелёными лесами увенчана.
Как сияют они, эти поклонники солнца!
Уступы скал окружают горы,
Что стоят подобно каменному венцу из роз.
А когда проплывают тенистые облака,
То кажется нам, что содрогаются сами горы,
Как если бы приветствовал нас
Этот гигантский венец из камня.
Ящерицы у наших ног шныряют игриво.
Мы молча стоим: нежно долины поют,
О любви поют пред нашими ногами,
И полнятся сердца и слух любовью из глубин.
Так, на уступе скалы покоимся мы
Средь горной гряды, подобной венцу из роз.

От этой ауры,
Что всё излучает вокруг,
Одно уныние здесь.

Преследуя,
Звучит в моих ушах
Водяных часов
Кроткое время, что безмерно
Сочится сквозь почвы.

Этих горных хребтов вечность,
Их ворса голубой покой
Я волочу за собой в мир одномерный:
Это грубое огромное творение,
Где идолопоклонник творит молитвы
И коротает жизнь укромно.

Полночь хладная клубится.
В облачении туманов пихты
Движутся на Север дальний
И всё дальше и дальше на Север.

Будто по чёрным лестницам
Спускается небесный свет,
Лесные духи взирают молчаливо.
Ярче и богаче запахи стали.
Тропа, что блуждает в лесу,
Пролегла под соцветиями звёзд.
На шершавой коре у пихты
Зарделась прожилка смолы.
Где-то слепо скребётся ручей,
Когтями царапает о бор,
Словно кто-то тянется пальцами
К вязаному из тумана платью.

«Ты поверженный владыка,
Ты, стоящий предо мной сейчас,
Кто тянется за жизнью мотылька
В лучах лучины и рассвета,
Развей туманы, пусть они уйдут!»

В голубом Ничто
Сгорели миры.
Я тёмную руку
Протягиваю к мирам.
Вздрогнула тёмная рука,
Отпрянула от миров.
Рука хотела бы поиграть,
Чтобы белою стать
Вместе с мирами.

Разверзлась чёрная напористая глубь.
И воспарил я, и полетел вниз
Меж множества других,
Что парят вверх по жизни
С их радостью, с их печалью.
Всё глубже погребает меня,
Затягивает пучина водоворота.
Как хорошо, как славно здесь!
Удары мягкие подталкивают,
Укладывают на подстилку из губки и мхов,
А раки присматривают за мной,
Лежащего в сияющей кроне звёзд и роз,
Тысячи рыб подхватили меня,
Десятки тысяч рыбьих народов
Уносят меня, бедного братца, в смирение,
К надежде десятки тысячекратной,
Что я отпущу их в ночь души,
Что подарю им свет земной —
Значит ли это, что я утонул?