Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Балабона судьба им послала сама:
По осанке, по грации – лев!
Вы бы в нем заподозрили бездну ума,
В первый раз на него поглядев.

Он с собою взял в плаванье Карту Морей,
На которой земли – ни следа;
И команда, с восторгом склонившись над ней,
Дружным хором воскликнула: «Да!»

Для чего, в самом деле, полюса, параллели,
Зоны, тропики и зодиаки?
И команда в ответ: «В жизни этого нет,
Это – чисто условные знаки.
На обыденных картах – слова, острова,
Все сплелось, перепуталось – жуть!
А на нашей, как в море, одна синева,
Вот так карта – приятно взглянуть!»

Да, приятно… Но вскоре после выхода в море
Стало ясно, что их капитан
Из моряцких наук знал единственный трюк –
Балабонить на весь океан.

И когда иногда, вдохновеньем бурля,
Он кричал: «Заворачивай носом!
Носом влево, а корпусом – право руля!» –
Что прикажете делать матросам?

Доводилось им плыть и кормою вперед,
Что, по мненью бывалых людей,
Характерно в условиях жарких широт
Для снаркирующих кораблей.

И притом Балабон (говорим не в упрек)
Полагал, и уверен был даже,
Что раз надо, к примеру, ему на восток,
То и ветру, конечно, туда же.

Наконец с корабля закричали: «Земля!» –
И открылся им брег неизвестный.
Но взглянув на пейзаж, приуныл экипаж:
Всюду скалы, провалы и бездны.

И, заметя броженье умов, Балабон
Произнес утешительным тоном
Каламбурчик, хранимый до черных времен:
Экипаж отвечал только стоном.

Он им рому налил своей щедрой рукой,
Рассадил и призвал их к вниманью,
И торжественно (дергая левой щекой)
Обратился с докладом к собранью:
«Цель близка, о сограждане! Очень близка!»
(Все поежились, как от морозу.
Впрочем, он заслужил два-три жидких хлопка,
Разливая повторную дозу)

«Много месяцев плыли мы, много недель,
Нам бывало и мокро, и жарко,
Но нигде не видали – ни разу досель! –
Ни малейшего проблеска Снарка.

Плыли много недель, много дней и ночей,
Нам встречались и рифы, и мели;
Но желанного Снарка, отрады очей,
Созерцать не пришлось нам доселе.

Так внемлите, друзья! Вам поведаю я
Пять бесспорных и точных примет,
По которым поймете – если только найдете, –
Кто попался вам: Снарк или нет.

Разберем по порядку. На вкус он не сладкий,
Жестковат, но приятно хрустит,
Словно новый сюртук, если в талии туг, –
И слегка привиденьем разит.

Он встает очень поздно. Так поздно встает
(Важно помнить об этой примете),
Что свой утренний чай на закате он пьет,
А обедает он на рассвете.

В-третьих, с юмором плохо. Ну, как вам сказать?
Если шутку он где-то услышит,
Как жучок, цепенеет, боится понять
И четыре минуты не дышит.

Он, в-четвертых, любитель купальных кабин
И с собою их возит повсюду,
Видя в них украшение гор и долин.
(Я бы мог возразить, но не буду)
В-пятых, гордость! А далее сделаем так:
Разобьем их на несколько кучек
И рассмотрим отдельно – Лохматых Кусак
И отдельно – Усатых Колючек.

Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них…
(Тут оратор немного смутился)
Есть и БУДЖУМЫ…» Булочник тихо поник
И без чувств на траву повалился.

И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.

И тогда Барабанщик (и Бывший Судья)
Вздумал сном освежить свои силы,
И возник перед ним из глубин забытья
Давний образ, душе его милый.

Ему снился таинственный сумрачный Суд
И внушительный Снарк в парике
И с моноклем в глазу, защищавший козу,
Осквернившую воду в реке.

Первым вышел Свидетель, и он подтвердил,
Что артерия осквернена.
И по просьбе Судьи зачитали статьи,
По которым вменялась вина.

Снарк (защитник) в конце выступления взмок,
Говорил он четыре часа;
Но никто из собравшихся так и не смог
Догадаться, при чем тут коза.
Впрочем, мненья присяжных сложились давно,
Всяк отстаивал собственный взгляд,
И решительно было ему все равно,
Что коллеги его говорят.

– Что за галиматья! – возмутился Судья.
Снарк прервал его: – Суть не в названьях,
Тут важнее, друзья, сто восьмая статья
Уложения о наказаньях.

Обвиненье в измене легко доказать,
Подстрекательство к бунту – труднее,
Но уж в злостном банкротстве козу обвинять,
Извините, совсем ахинея.

Я согласен, что за оскверненье реки
Кто-то должен быть призван к ответу,
Но ведь надо учесть то, что алиби есть,
А улик убедительных нету.

Господа! – тут он взглядом присяжных обвел. –
Честь моей подзащитной всецело
В вашей власти. Прошу обобщить протокол
И на этом суммировать дело.

Но Судья никогда не суммировал дел –
Снарк был должен прийти на подмогу;
Он так ловко суммировать дело сумел,
Что и сам ужаснулся итогу.

Нужно было вердикт огласить, но опять
Оказалось Жюри в затрудненье:
Слово было такое, что трудно понять,
Где поставить на нем ударенье.

Снарк был вынужден взять на себя этот труд,
Но когда произнес он: ВИНОВЕН! –
Стон пронесся по залу, и многие тут
Повалились бесчувственней бревен.
Приговор зачитал тоже Снарк – у Судьи
Не хватило для этого духу
Зал почти не дышал, не скрипели скамьи,
Слышно было летящую муху.

Приговор был: «Пожизненный каторжный срок,
По отбытьи же оного – штраф».
– Гип-ура! – раза три прокричало Жюри,
И Судья отозвался: Пиф-паф!

Но тюремщик, роняя слезу на паркет,
Поуменыпил восторженность их,
Сообщив, что козы уже несколько лет,
К сожалению, нету в живых.

Оскорбленный Судья, посмотрев на часы,
Заседанье поспешно закрыл.
Только Снарк, верный долгу защиты козы,
Бушевал, и звенел, и грозил.

Все сильней, все неистовей делался звон –
Барабанщик очнулся в тоске:
Над его головой бушевал Балабон
Со звонком капитанским в руке.
‹…›

И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.

Из ущелий уже поползла темнота,
Надо было спешить следотопам,
И Бобер, опираясь на кончик хвоста,
Поскакал кенгуриным галопом.
– Тише! Кто-то кричит! – закричал Балабон.
Кто-то машет нам шляпой своей.
Это – Как Его Бишь, я клянусь, это он,
Он до Снарка добрался, ей-ей!