Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Я обвел взглядом комнату — все без изменений. Ни одна вещь не исчезла, ни одной новой не прибавилось. А вот и «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, единственная картина на голых стенах комнаты. Все на своих местах… Стой-ка! Разве вчера темно-зеленый гипсовый бюстик Данте, такой заметный, с резкими чертами монашеского лица, не стоял на полке слева? Кто-то его переставил? Сейчас он справа!

Барон перехватил мой взгляд и улыбнулся:

— Ты побывал на горе? — Он указал на фиалки, торчавшие из моего кармана, я собрал их по дороге.

Я виновато пробормотал что-то, но барон добродушно махнул рукой:

— Еще бы, красота там, на вершинах, я тоже часто туда хожу. Ты уже не раз там бывал, только не помнишь этого, в юности легко забываешь, слишком кровь горяча. Она смывает воспоминания… Странствие тебя утомило?

— На горе — нет, а вот идти по белой дороге было трудно… — Я запнулся, так как не был уверен, что он знает и о дороге.

— Да, да, белая дорога! — задумчиво пробормотал барон. — Мало кто может ее осилить. Лишь рожденный для странствия. Ты из таких людей, я это заметил тогда, в приюте, и потому усыновил тебя. Для большинства людей эта дорога страшней могилы. Они спешат снова лечь в гроб, потому что думают, что в смерти обретут покой; но на самом деле тот гроб на белой дороге — это плоть, жизнь. Земная жизнь человека есть не что иное, как средство научиться странствовать по белой дороге. Но нельзя предаваться мыслям о ее конце — этого не вынести, потому что конца у белой дороги нет. Она бесконечна. Солнце над горой вечно. Вечность и бесконечность — не одно и то же. Лишь для того, кто стремится обрести вечность в бесконечности, а не пытается найти «конец», лишь для него бесконечность и вечность тождественны. Странствовать по белой дороге нужно лишь ради самого странствия, ощущая радость странствия, и не искать места, где можно остановиться и какое-то время отдохнуть. Покой — не отдых — есть лишь у солнца над горами. Солнце недвижно, все обращается вокруг него. Уже его вестница, утренняя заря, излучает вечность, и потому даже мухи и жуки поклоняются солнцу и, замерев в воздухе, ожидают его восхода. Поэтому и ты, поднявшись на гору, не почувствовал усталости… скажи, — он вдруг пристально поглядел мне в глаза, — скажи, ты увидел солнце?

— Нет, отец, я повернул назад, не дождавшись восхода.

Он одобрительно кивнул.

— Правильно! Иначе нам с тобой пришлось бы расстаться, — добавил он тихо. Затем спросил:

— А твоя тень спешила перед тобой на пути в долину?

— Да… Конечно!

Не обратив внимания на мое недоумение, барон продолжал:

— Тот, кто увидел солнце, стремится к вечности, и только к ней. Странствовать он уже никогда не будет. Таковы святые нашей Церкви. После смерти святой покидает сей мир, но не приходит в мир иной. Однако гораздо хуже то, что мир теряет такого человека, мир сиротеет! Тебе ли не знать, каково быть сиротой, поэтому ты не должен обрекать других на сиротское существование без отца и без матери. Странствуй! Зажигай фонари, пусть они светят, пока не взойдет солнце.

— Хорошо… — пробормотал я, со страхом вспоминая ужасную белую дорогу.

— Понял ли ты, какой смысл был в том, что ты вернулся и лег в гроб, из которого прежде восстал?

— Нет, отец.

— Это означает, что еще некоторое время ты будешь разделять судьбу тех, кто похоронен живым.

— Как гробовщик Мучелькнаус? — наивно предположил я.

— Я не знаю гробовщика с таким именем. Он еще не обрел видимого облика.

— А его жену и… Офелию? — Я почувствовал, что щеки у меня начали пылать.

— Нет. Офелии тоже не знаю.

«Странно! — подумал я. — Они живут напротив, он наверняка каждый день их встречает».

Настало молчание, и вдруг у меня невольно вырвался горестный возглас:

— Да ведь это ужасно! Быть похороненным заживо!

— Не может быть ужасным, дитя мое, то, что совершаешь ради своей души. Временами и я все еще бываю погребен заживо. В земной жизни я часто встречался с людьми, которые, оказавшись в нужде, горе и несчастьях, горько сетовали на несправедливость судьбы. Иные искали утешения в учении, пришедшем к нам из Азии, — учении о карме, или о воздаянии. Это вера в то, что всякое живое существо испытывает страдания, только если их зерна были посеяны им в прошлой жизни, в какой-то из его прошлых жизней. Другие люди искали утешения в догмате о непостижимости Божьей воли. Но ни те ни другие утешения не обрели. Для таких людей я зажигал свет в фонаре. — Барон усмехнулся почти язвительно, но в то же время и беззлобно, как всегда. — Кое-что подсказывал им, так деликатно подсказывал, что они оставались в убеждении, будто это их собственная мысль! Я задавал им вопрос: «Готов ли ты взять на себя тяжкий крест — сегодня ночью тебе будет сниться, однако живо и ярко, как наяву, что ты обречен тысячу лет прозябать в жесточайшей нужде, а я поручусь, что в награду за испытание ты, проснувшись утром, найдешь у своей двери кошель с золотыми?» — «Что за вопрос? Конечно, согласен!» — так отвечали все, кого я спрашивал. «Тогда не пеняй на судьбу. Ибо, как знать, может, ты сам создал этот страшный сон — он длится в худшем случае лет семьдесят, — создал, понадеявшись, что, проснувшись, обретешь нечто великолепное, а не горсть презренного золота. Безусловно, те, кто полагает причиной всего, что с ним происходит в земной жизни, «неисповедимую волю Божию», однажды попадет в когти дьяволу. Не придавай жизненным событиям слишком большого значения, но серьезно относись к снам, и тогда все сразу изменится к лучшему: сновидение станет твоим вожатым, а не будет, как теперь, шутом в клоунском наряде из пестрых клочков — воспоминаний о дневных событиях.

Слушай, сынок, внимательно. Не существует пустых пространств. Смысл этих слов и есть тайна, которую должен раскрыть всякий, кто желает превратиться из смертного животного в нетленный дух. Но нельзя в этом смысле понимать природу и внешний, окружающий нас мир, ибо в таком случае ты не воспаришь над постылой землей. Эти слова — ключ, которым можно отомкнуть дух; нужно истолковать их по-иному. Вот, смотри: некий человек желает странствовать, но его тело крепко удерживает земля. Что же произойдет, если его воля к странствиям не ослабеет? Дух — исполинская творческая сила, которую Бог вдохнул в человека при Сотворении, отыщет иные пути для своих странствий, и то в человеке, что движется, странствует, не нуждаясь для этого в помощи ног, будет странствовать наперекор всему земному, вопреки любым преградам.

Творческая воля, дарованная человеку Богом, есть сила, которая — не прими эти слова буквально — засасывает подобно водовороту, отчего среди причин и следствий возникла бы зияющая пустота, если бы воля, будучи изъявленной, не исполнялась немедленно… Смотри: некий человек болен и желает исцелиться; он прибегает к лекарствам, а значит, подавляет силу своего духа, которая исцеляет быстрее и лучше любых снадобий. Можно уподобить такого больного человеку, который решил научиться писать левой рукой, но держит перо в правой — ничего у него не выйдет! Всякое событие в нашей жизни имеет предназначение, ничего бессмысленного нет; недуги, поражая человека, ставят ему задачу: изгони нас силой своего духа! И тогда дух крепнет и возвращает себе утраченную власть над материей, ту власть, которую он имел раньше, до того как пал человек духом. Человек, который к этому не стремится, довольствуется лекарствами, он еще не постиг смысла жизни, остался несмышленым юнцом, прогуливающим уроки. Человек же, не опускающий маршальский жезл духа, презревший грубые орудия битвы, которые подобают неотесанной солдатне, будет воскресать снова и снова; сколь бы часто смерть ни повергала его ниц, он в конце концов удостоится царского венца!.. Поэтому человек должен неустанно идти своей дорогой к цели, которую поставил себе; смерть, подобно сну, есть лишь недолгий отдых. За работу берешься не для того, чтобы бросить на полпути, но чтобы завершить начатое дело, пусть с виду самое незначительное. Если оно не доведено до конца, отложено, оно истлевает и своим ядом губит человеческую волю, подобно тому как смрадный труп отравляет воздух всего дома.