Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Моя последняя глупая попытка спрятаться от себя самого: изо всех сил оттираю со своего рукава пятно, которого нет.

Потом наши глаза находят друг друга.

К щекам Офелии приливает кровь, она держит розы в руках, и я вижу, что ее нежные белые пальцы вздрагивают.

Спустя мгновение Офелия исчезает.

Я сижу на ступеньке, сжавшись в комок, сознавая лишь одно — моего «я» больше нет, его поглотила радость, полыхающая до самого неба. Та радость, что возносится ликующей молитвой сердца того, кто решился не скрывать своих чувств.

Неужели это правда?

Ведь Офелия взрослая! Настоящая дама! А я?..

Нет! Мы почти одногодки, я снова, в воображении, вижу ее глаза, более явственно вижу, чем наяву, при свете солнца. И я читаю в них: Офелия дитя, как и я сам. Такие глаза бывают только у детей. Мы оба еще дети, она не считает меня желторотым птенцом.

Я уверен — как в том, что в моей груди бьется сердце, ради нее готовое разорваться на тысячу кусков; сегодня же мы встретимся, найдем друг друга, и ни к чему какие-то слова, они не нужны нам, я уверен: мы встретимся после захода солнца в маленьком садике на берегу возле нашего дома.

Если наш погруженный в мечтательную дремоту городок в окружении плавного стремления вод остался в моем сердце и памяти тихим островком на реке, то, подобно утесу, высятся в бурном водовороте тех дней, что стали для меня едины с именем Офелия, воспоминания об удивительном разговоре, услышанном мною однажды ночью.

Я предавался мечтам о моей возлюбленной, о которой грезил в те дни непрестанно, как вдруг услышал, что барон открыл дверь своего кабинета и встречает какого-то гостя; по голосу я узнал капеллана.

Они с бароном были старыми друзьями. И капеллан, случалось, приходил, невзирая на поздний час, и тогда порой до глубокой ночи шли у них за стаканом вина беседы о всевозможных философских проблемах, обсуждали приятели, конечно, и то, как надлежит воспитывать меня, — словом, толковали о вещах, не слишком меня занимавших.

Кстати, ходить в школу барон мне запретил.

«Наши школы — вот уж поистине ведьмовские кухни, в которых до тех пор уродуют разум, пока не уморят голодом чувства. Преуспев же в этом, выдают ученику аттестат зрелости». — Не раз я слышал это от барона.

Книги для меня он всегда тщательно отбирал в своей библиотеке, прежде выяснив, чем я в данный момент интересуюсь. Но потом никогда не проверял, прочитал ли я их.

«Что твой ум пожелает сохранить в памяти, то и запомнишь, — любил он повторять, — ибо ум одновременно позаботится о том, чтобы учение было тебе в радость. Учитель же школьный подобен дрессировщику зверей: для одного важнее всего обучить льва прыгать через обруч, другой вдалбливает детям, что великий Ганнибал лишился левого глаза в понтийских болотах, и если циркач выставляет повелителя пустынь клоуном, то школьный педагог подсовывает детям вместо королевы цветов пучок петрушки».

Наверное, барон и капеллан снова обсуждают подобные предметы, подумал я, так как капеллан сказал:

— Я не решился бы пускать дитя странствовать без руля и ветрил. Такой корабль обречен потерпеть крушение.

— Да ведь чуть ли не каждый терпит крушение! — возразил барон с жаром. — Разве это не крушение с точки зрения высоких жизненных целей, если некто, просидев в унынии все свои юные годы в стенах школы, стал, к примеру, ученым-правоведом, женился, передал детям свою брюзгливость, наконец занемог и опочил! Вы полагаете, ради этого душа человека трудилась, творила хитроумную машину, именуемую его телом?

— Ох! Чего бы мы достигли, если бы все так рассуждали! — сказал капеллан.

— Наипрекраснейшего, наивысшего благоденствия рода человеческого, о каком только можно помыслить! Всякий человек развивался бы на свой лад, ни один не походил бы на другого, рос бы подобно кристаллу, мыслил и чувствовал неповторимым, только ему свойственным образом, он бы любил и ненавидел на свой манер и был послушен лишь своему духу. Тезис о равенстве людей, без сомнения, выдумка врага всякого многообразия — Сатаны.

— Стало быть, вы, барон, все-таки верите в существование дьявола. Раньше-то вы его отрицали.

— Для меня он существует так же, как существует смертоносный северный ветер… Но кто назовет мне место во Вселенной, откуда проистекает холод? Думаю, именно там восседает на троне Сатана… Однако холод всегда стремится к теплу, хочет согреться. Дьявола влечет к Богу, леденящий холод смерти — к пламени жизни, так возникает любое движение… Говорят, существует абсолютный полюс холода? Еще никому не удалось его отыскать. И не удастся, точно так же как невозможно определить, где находится абсолютный магнитный полюс. Мы можем удлинить магнит или разломить надвое, однако его отрицательный и положительный полюсы всегда будут противоположны друг другу, сколько бы мы ни сближали концы магнита, полюсы не могут соприкоснуться. Если же удлинить магнитную палочку, она сомкнется в кольцо и магнит уже не будет полосным магнитом… Ищешь ли местоположение одного полюса или другого в мире конечного, неизбежно оказывается, что странствуешь в бесконечности. Смотрите, вот «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Образы людей на этой картине передают как раз то, что я хотел сказать, рассуждая о магнитах: то, что личность человеческую формирует дух. Какая духовная миссия возложена на каждого из апостолов, можно увидеть, если обратить внимание на их символические жесты. У каждого апостола это жест правой руки, у одного она опирается на стол, покрытый скатертью, которая разделена складками на шестнадцать одинаковых частей, что, возможно, соответствует шестнадцати буквам алфавита древних римлян, у другого жестикулирует вместе с левой. Лишь у Иуды Искариота напряжены пальцы левой руки, а в правой зажат кошель. У Евангелиста Иоанна, о ком Иисус сказал {232} : «…Я хочу, чтобы он пребыл…», и это слово пронеслось между братьями, поверившими, что ученик тот не умрет, у него пальцы сцеплены, это означает, что Иоанн — магнит, уже переставший быть магнитом, он есть кольцо вечности, он уже не странник.

О, эти жесты представляют собой нечто совершенно особенное! Они хранят глубочайшие таинства религий. На Востоке у всех скульптурных изображений богов вы увидите подобные жесты, и у нас на полотнах великих живописцев Средневековья вы обнаружите эти же знаки.

У нас, фон Йохеров, из поколения в поколение передавалась легенда о том, что основатель рода Кристофер Йохер, фонарщик, пришедший из восточных земель, знал тайну, как посредством особых жестов вызывать духов покойников и подчинять их своей воле.

Есть у меня старинная грамота, в ней говорится, что наш родоначальник состоял членом древнего ордена Ши-цзе, название которого переводится как «избавление от мертвого тела», а в другом месте орден назван Цзен-цзе, то есть «избавление от меча».