Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Едва подумав так, тут же отбрасываю эту мысль. Явственно вижу сети, которые мне расставляет сердце, но, словно впотьмах, устремляюсь прямиком в ловушку. Нежная страсть сильнее благоразумия. Я подошел к окну, внизу плещется река; глядя на нее, стараюсь собраться с духом, чтобы во всеоружии, не склонив головы, встретить опасность, ее неотвратимое приближение я уже чувствую, ибо ею вызван мой страх. Однако при виде безмолвной, ко всему равнодушной, неудержимо бегущей вдаль реки мои чувства пришли в такое смятение, что я не сразу расслышал негромкий гул, предваряющий бой башенных часов. Смутно я чувствовал — эти воды принесут твою участь, и тебе ее не избежать. Слышать что-либо вокруг я почти перестал…

Я очнулся от всколыхнувших воздух звонких ударов, и страх, робость исчезли без следа.

Офелия!

В темноте проступает светлая тень — ее белое платье.

— Мой мальчик! Милый мой, милый мальчик! Как я тревожилась о тебе сегодня весь день…

Хочу ответить: «А я о тебе, Офелия», но тут ее губы находят мои, все слова умолкают…

— Знаешь ли, мой милый, бедный мальчик, ведь мы, наверное, видимся сегодня в последний раз.

— Господи Боже, что стряслось? Скорей, Офелия, скорей сюда, в лодку! На реке нам никто не опасен.

— Да, идем. Может быть, на реке нам не опасен… он.

Он! Впервые она упомянула о «нем»! Рука Офелии дрожит, я ощущаю: «он» внушает ей ужас поистине безграничный.

Хочу усадить ее в лодку, но Офелия вдруг останавливается, словно не может сделать ни шага дальше.

— Идем же, идем, Офелия! — прошу я. — Не надо бояться. Сейчас поплывем к тому берегу. А там туман…

— Я не боюсь, милый. Просто я хочу… — Ее голос прерывается.

— Офелия, что с тобой? — Я прижимаю ее к своей груди. — Ты меня разлюбила? Офелия!

— Ты же знаешь, как я тебя люблю, Кристль, — просто отвечает она и надолго умолкает.

— Ну давай же сядем в лодку, — упрашиваю я шепотом. — Как же я истосковался по тебе!

Она мягко отстраняется и подходит к садовой скамье, на которой мы так часто сидели, в глубокой задумчивости она поглаживает скамью.

— Офелия, да что же с тобой! Что случилось? Ты заболела? Может, я чем обидел?

— Просто я хочу… хочу проститься с нашей скамеечкой. Помнишь ли, мой мальчик, здесь, на ней, мы впервые поцеловались.

— Ты хочешь расстаться со мной? — Я едва сдерживаю крик. — Офелия! Ради всего святого, не может этого быть! Что-то случилось, но ты не хочешь сказать что. Неужели ты думаешь, я смогу жить без тебя?

— Не тревожься, милый! Ничего не случилось. — Офелия тихо успокаивает меня, даже силится улыбнуться, но тут на ее лицо падает лунный свет, и я вижу, что в ее глазах блестят слезы. — Пойдем, мой любимый, и правда, лучше сядем в лодку, поплывем…

Я берусь за весла, и с каждым их ударом на сердце у меня делается легче: чем шире полоса воды между нами и берегом с горящими в темноте, все замечающими глазами черных домов, тем дальше мы от опасности.

Наконец из мглы выступили седые ветлы на долгожданном другом берегу; река здесь едва струится, и мы тихо плывем по течению, скрытые завесой темных ветвей, склонившихся к воде.

Я убрал весла в лодку и перешел на корму к Офелии. Мы сидим нежно обнявшись.

— Что же тебя так опечалило, любовь моя? Почему ты сказала, что хочешь проститься с нашей скамейкой? Ты ведь никогда меня не покинешь?

— Видно, не избежать этого, мой мальчик! И час разлуки все ближе. Нет, нет, не печалься, еще не время… Может быть, до этого еще далеко. Не будем об этом думать.

— Я все понял, Офелия. — В горле у меня жжет от подступающих слез. — Ты хочешь сказать, что уедешь в столицу, станешь актрисой… и тогда, что же ты думаешь, тогда мы навеки расстанемся? Неужели ты думаешь, я день и ночь не мучаюсь мыслями о том, что со мной будет. Одно знаю: мне разлуки не вынести. Но ты же говорила, помнишь, — раньше чем через год этого не случится?

— Да, раньше — вряд ли.

— О, до тех пор я уж придумаю, как устроить, чтобы я тоже поехал в столицу, чтобы мы были вместе. Буду упрашивать отца, умолять, в конце концов он отпустит меня в город учиться. А стану сам себе хозяином, научусь какому-нибудь делу — тогда мы поженимся и никогда больше не будем разлучаться! Офелия, неужели ты разлюбила меня? Почему, почему ты молчишь? Скажи хоть слово! — Я снова пугаюсь. Но Офелия молчит, и, вдруг догадавшись, о чем она сейчас думает, я вздрагиваю, как от удара.

Она думает, что я по сравнению с ней — дитя, что мне бы только строить воздушные замки…

Это мне и самому ясно, но я не хочу, не хочу, не хочу знать, что мы можем расстаться! Чтобы заглушить боль, я пытаюсь пробудить в нас обоих веру в чудо.

— Офелия, выслушай меня.

— Прошу тебя, пожалуйста, не говори ничего, — жалобно просит она. — Позволь мне помечтать.

И мы в нашей лодке надолго умолкаем, тесно прижавшись друг к другу.

Кажется, будто наш челнок не движется, а плывут куда-то отвесные песчаные обрывы, белеющие в ярком лунном свете.

Вдруг Офелия вздрагивает, словно очнувшись от сна.

Я мягко сжимаю ее руку, хочу успокоить — наверное, ее напугал какой-то шорох.

И тут она спрашивает:

— А если, Кристль, я попрошу тебя что-то обещать мне?

Я подыскиваю слова, хочу уверить, что ради нее даже пытку готов вытерпеть.

— Обещаешь ли, что… что похоронишь меня под нашей скамейкой в саду, когда я умру?

— Офелия!

— Только ты должен меня похоронить и только там. Слышишь?! И никого, кроме тебя, при этом не должно быть, никого. Никто не должен знать, где моя могила. Слышишь? Я так люблю этот уголок. Там мне будет хорошо, как будто я пришла и жду тебя.

— Офелия, прошу тебя, не надо об этом! Почему ты думаешь о смерти? Да если ты умрешь, я тоже уйду вслед за тобой. Или с тобой что-то…

Она качает головой:

— Кристль, милый, ни о чем не спрашивай. Обещай сделать все, как я прошу.

— Обещаю, Офелия, обещаю клятвенно, хотя и не понимаю, зачем тебе это обещание.

— Спасибо, спасибо тебе, милый, милый мой мальчик! Теперь я знаю, ты сдержишь слово.

Офелия крепче обнимает меня, я чувствую, что ее лицо залито слезами.

— Ты плачешь! Офелия, неужели ты так и не откроешь мне, что тебя мучит? А может, с тобой плохо обошлись дома? Прошу тебя, Офелия, прошу тебя, скажи, что случилось! Я же с ума схожу, видя, как ты мучаешься, а помочь не могу, раз ты молчишь!

— Верно, все верно… Больше не буду. Какая красота вокруг и тишина торжественная, покойная, небывалая. Ах, как же я счастлива, что мы вместе, мой мальчик!

Мы целуемся пылко и страстно, забыв обо всем на свете.

И вот уже я смотрю в будущее, преисполнясь счастливой уверенности. Да, будет, все будет так, как не раз виделось мне в мечтах тихими ночами.

— Ты правда думаешь, — спрашиваю я Офелию с внезапно пробудившейся тайной ревностью, — что актерское ремесло будет тебе в радость? Ты и правда веришь, что это так прекрасно — аплодисменты публики, охапки цветов, летящие на сцену? — Я стою перед ней на коленях, она же в глубокой задумчивости глядит вдаль на струящиеся воды реки.