Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

«Не оставляй меня!» — это же крик о помощи! Он поразил меня в самое сердце.

Нет, тебя, мою Офелию, живую Офелию моей души, я никогда не оставлю!

Стискиваю зубы, кровь во мне стынет, леденеет от страшного подозрения.

«Кто же „он“, тот, на ком лишь маска Офелии?» — бьется в моем мозгу. Пристальней вглядываюсь в лицо фантома, в этот призрачный лик, и тут на какое-то едва уловимое мгновение в нем выступают застывшие черты, словно передо мной каменное изваяние, его зрачки сужаются, как будто на них упал луч света.

Мгновенно исчезнувшее видение, словно кто-то молниеносно отпрянул в страхе, испугался, что его узнают, оно мелькнуло и в ту же секунду пропало, но все же в краткий миг от удара до удара сердца я заглянул в глаза призрака — в них не было моего отражения, я увидел какое-то чужое лицо. Фантом отшатнулся от меня и с распростертыми объятиями подплывает по воздуху к Мучелькнаусу, старик плачет навзрыд, вне себя от счастья, от любви, он обнимает, он осыпает поцелуями призрак.

От ужаса в глазах у меня все померкло, на голове, я чувствую, шевелятся волосы. При каждом вдохе дыхание перехватывает, в лицо словно бьет ледяной ветер.

Тот мелькнувший и исчезнувший образ — чей-то призрачный лик, крохотный, точно след от укола, вдруг предстает резко и ясно, стократ отчетливей, чем любые картины, какие способен различить человеческий глаз.

Лицо странного существа девичье, но вместе с тем это и лицо юноши, прекрасное, но красотой загадочной, нездешней.

Глаза без радужки, пустые, как глаза мраморной статуи, тускло светятся, словно матово-белые опалы.

Уголки тонко очерченных бескровных губ приподняты, они улыбаются с едва заметным, но оттого тем более жутким выражением всесокрушающей беспощадной силы. Белые зубы проступают из-под тонкой, как бы шелковой кожи — отвратительная ухмылка остова.

Смутно сознаю: этот лик — оптический фокус, на границе двух миров он, как в линзе, собрал в себе все излучения царства ненависти и истребления, а за ним таится бездна, которая поглощает все и вся, бездна, чей далеко не самый страшный символ — ангел смерти.

«Что же, кто же этот фантом, выдающий себя за Офелию? — думаю я в страхе. — Откуда он явился, какая сила универсума оживила двойника моей любимой? Эта двойница словно живая, а сколько в ней прелести и доброты, и все-таки под этой личиной скрывается сатанинская инфернальная сила; неужели демон сбросит маску и явится нам в своем истинном, чудовищном обличье, злобно скалясь, явится лишь ради того, чтобы повергнуть в отчаяние и лишить последних надежд горстку простых смертных?

Нет, — вдруг понял я. — Дьявол не открывает свою сущность ради таких ничтожных целей. Не знаю, шепнул ли эти слова мой древний предок или голос Офелии раздался в сердце, а может быть, они проистекли из безъязыких сил познания, заключенных во мне самом, — сегодня я уже не помню этого, знаю только, что в тот миг осознал: «Безликая сила всего зла, покорная тайным законам природы, сотворяющая с помощью колдовских искусств всевозможные магические трюки, это она насылает дьявольское наваждение в обманчивом обличье, в форме своего антипода. Маской Офелии прикрывается какое-то существо, имеющее объем в пространстве, но это образ магический. Он живет в воспоминаниях старика отца, он обрел зримые очертания, поскольку соблюдены определенные метафизические условия, основы и свойства которых нам неизвестны, он стал видимым и даже осязаемым, возможно, для того, чтобы послужить дьявольской цели — еще больше углубить пропасть, разделяющую царство мертвых и царство живых. Душа бедной истеричной горбуньи до сего дня не обрела незамутненно чистой кристаллической формы и потому покинула тело медиума, истекла из него вязкой податливой магнетической массой и заполнила собой образ, живущий в памяти старого гробовщика, это его отцовская тоска создала образ дочери…

Горгона Медуза, ее взгляд, все обращающий в мертвый камень… Медуза, символ безграничного могущества, это она орудует, хоть и не развернуться ей тут во всей силе, это она является, как Христос с благой вестью, сирым и убогим, как вор, под покровом ночи крадучись пробирается в людские жилища.

Открываю глаза — морок сгинул. Горбунья хрипит в беспамятстве, все прочие сидят, молитвенно сложив руки… Гробовщик наклоняется ко мне, шепчет:

— Никому не говори, что это была Офелия, моя доченька! Они не знают, что она умерла, вот и пусть не знают. Они думают, из райских садов явился дух праведницы, пожалел меня, старика…

Будто в подтверждение моих недавних размышлений, длинноволосый молодой человек наставляет меня торжественным и строгим тоном, можно подумать, он и правда учитель, а я ученик:

— Вы, юноша, должны быть безмерно благодарны Пифагору! По просьбе господина Мучелькнауса я через медиума обратился к Пифагору, попросил допустить вас на наш сеанс, чтобы вы исцелились от недуга сомнения!.. Ибо, по слову пророка, звезда Фикст {246} сорвалась с небес и летит к земле. День воскресения всех умерших близок… Первые вестники уже вышли в путь… Будут бродить они, духи опочивших, меж нас, уподобясь нам во всем, и звери снова будут щипать траву {247} , как некогда в садах Эдема… Или не изречено сие Пифагором?

Толстуха радостно кудахчет и согласно кивает.

— Молодой человек! Забудьте мирскую суету! Послушайте-ка, что я вам скажу. Я обошел всю Европу. — Для убедительности длинноволосый указывает на свои сандалии. — Так вот, в любой даже самой захудалой деревушке вы найдете адептов спиритизма. Недолго осталось ждать — наше движение, подобно могучим волнам океанского прилива, разольется по всей земле. Могущество Католической Церкви сломлено, ибо Спаситель грядет в собственном своем облике!

Мучелькнаус и толстуха умиленно кивают, внимая этим речам, этой благой вести, которая сулит исполнение заветных надежд, я же в них слышу грозное пророчество ужасного будущего.

Голову Медузы я увидел в безжизненных зрачках призрака, теперь же слышу ее голос, ведь это она вещает устами длинноволосого, и опять она под лживой маской высоких устремлений скрывает свою истинную сущность. Здесь витийствует змея с раздвоенным языком, она говорит «Спаситель», а мыслит «Сатана», говорит: «Хищные звери будут щипать траву», а подразумевает не траву, а простаков, имя им легион, и пожрут их, подобно хищным зверям, демоны отчаяния.

Пророчество страшно тем, что оно исполнится! И еще страшней другое — дьявольские наущения в нем коварно смешаны с чистой правдой. Да, будет воскресение, но воскреснут только личины умерших, ушедших в мир иной, нежно любимых, оплакиваемых теми, кого они оставили на земле. Фантомы явятся и пустятся в пляс с живыми, но не тысячелетнее царство настанет тогда — разразится инфернальный бал Сатаны, злорадно дожидающегося петушиного крика, который возвестит начало нескончаемой вселенской Страстной среды!