Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Они боялись вновь услышать звук своих голосов; ведь каждый из них мог сказать что-то непоправимое, а слова страшнее, чем поступки. Но скрытая в неясных движениях души каверзная неизбежность внезапно заговорила устами Алвана Хёрви. Собственный голос вызывал у него интерес и скептическое любопытство, как будто это говорил актер в кульминации напряженной сцены.

«Если ты что-то забыла… конечно… я…»

Глаза ее на мгновение вспыхнули, губы задрожали, и теперь уже в ее устах обрела голос та таинственная сила, что неотступно витает меж нами, – низкий кураж, своенравный и неподвластный, как порыв ветра.

«К чему все это, Алван?.. Ты знаешь, почему я вернулась… Знаешь, что я не смогла…»

«А это тогда что?» – с раздражением перебил он, указывая на обрывки письма.

«Это – ошибка», – поспешно прошептала она.

Ответ изумил его. Он уставился на нее, будучи не в силах произнести ни слова. Он хотел было расхохотаться, но в итоге лишь непроизвольная усмешка исказила его лицо, подобно гримасе боли.

«Ошибка…» – медленно повторил он и тут понял, что говорить дальше не в состоянии.

«Да… Это было честно», – очень тихо произнесла она, точно обращаясь к памяти о чувстве из далекого прошлого.

И тут он взорвался.

«Да будь она проклята, твоя честность!.. Какая же тут честность?.. И давно ты в честные записалась? Зачем ты пришла? Кто ты теперь?.. Такая же честная?»

Он шел на нее, разъяренный, словно вслепую. За эти три быстрых шага он потерял связь с материальным миром и его закружил нескончаемый вихрь вселенной, сотканной из ярости и душевных мук, пока вдруг он не обнаружил ее лицо – прямо перед своим. Он внезапно остановился и будто вспомнил нечто, что слышал очень давно:

«Да ты понятия не имеешь, что такое честность», – прокричал он. Она не дрогнула. Он со страхом ощутил, что все вокруг оставалось без движения. Она не шелохнулась, его собственное тело оказалось на прежнем месте. Равнодушный покой окутал их неподвижные фигуры, дом, город, весь мир – и пустяковую бурю его чувств.

Внутри него грохотнуло так неистово, что могло бы и все сущее на куски разнести, а ничего не произошло. Они с женой стояли лицом к лицу в привычной комнате собственного дома. Который не рухнул. И все эти бесчисленные ряды жилищ, подпиравшие его дом справа и слева, выдержали натиск его страсти. Не шелохнувшись, они встретили его горе угрюмым безмолвием стен и непроницаемой и безукоризненной безучастностью закрытых дверей и занавешенных окон. Покой и тишина подавляли его, наступали, будто пара пособников стоящей перед ним невозмутимой и безмолвной женщины. И вдруг он оказался повержен. Его бессилие стало явным. И дыхание малодушного смирения, сквозившего в тонкой насмешке окружающего спокойствия, облегчило боль поражения.

«Этого в любом случае недостаточно. Я хочу знать больше – если ты, конечно, собираешься остаться», – произнес он с хладнокровием злодея.

«Мне больше нечего добавить», – грустно сказала она.

Это прозвучало настолько убедительно, что он ничего не ответил. Она продолжила:

«Ты не поймешь…»

«Неужели?» – тихо переспросил он. Алван стойко держался, дабы не разразиться воплями и проклятиями.

«Я старалась быть верной…» – снова начала она.

«А это что?» – воскликнул он, указывая на клочки письма.

«Это – это неверный шаг», – сказала она.

«Ясно, что неверный», – пробормотал он с горечью.

«Я старалась быть верной себе, Алван, и… честной с тобой…»

«Лучше бы ты постаралась быть верной мне, – перебил он раздраженно. – Я был верен тебе, а ты мне жизнь испортила – да и себе тоже…» После паузы он само собой вспомнил о своем уязвленном самолюбии и, повысив тон, возмущенно спросил: «И, скажи на милость, как долго ты водила меня за нос?»

Этот вопрос как будто выбил ее из колеи. Не дождавшись ответа, он принялся беспокойно расхаживать по комнате, то подходя к ней, то снова удаляясь в другой конец гардеробной.

«Я должен знать. Я полагаю, всем уже давно известно, кроме меня, – и это ты называешь честностью!»

«Я уже сказала: тут не о чем говорить, – нетвердо произнесла она, как будто каждое слово причиняло ей боль. – Ничего не было. Ты меня неправильно понял. С письма все началось, им же и закончилось».

«Закончилось? Как такое может закончиться?! – внезапно взорвался он. – Как ты не понимаешь? Я-то все… Началось…»

Он остановился и напряженно посмотрел ей в глаза, его желание увидеть, проникнуть, понять ее было так велико, что на время он даже перестал дышать.

«Господи!» – воскликнул он, застыв в полушаге от нее и не сводя с нее глаз. «Господи!» – медленно повторил он, и необъяснимая бесстрастность собственного голоса удивила его самого. «Господи – я ведь могу тебе поверить, – сейчас я готов поверить чему угодно!»

Он круто развернулся и принялся мерить шагами комнату с таким видом, будто сбросил груз, вынес себе окончательный приговор, который он не стал бы отменять, даже если бы мог. Она стояла как вкопанная, провожая взглядом его беспокойные передвижения, – он же старался на нее не смотреть. Она не сводила с него широко раскрытых глаз, вопрошающих, удивленных, сомневающихся.

«Этот хлыщ торчал у нас безвылазно, – выпалил он в смятении. – Он, верно, и ухлестывал за тобой прямо здесь – и, и…» Он понизил голос: «И ты ему позволяла».

«И я ему позволяла», – пробормотала она, вторя ему. Она говорила машинально, ее голос звучал как будто издалека, покорный, словно эхо.

Он дважды выпалил: «Ты! Ты!» – затем успокоился. «Что ты в нем нашла? – спросил он с неподдельным удивлением. – Женоподобный жирдяй. Как ты могла… Разве ты не была счастлива? Разве у тебя не было всего, что ты хотела? Давай откровенно, я что – обманул твои ожидания? Может, ты разочарована нашим положением в обществе или нашими перспективами? Тебе отлично известно, что они гораздо лучше, чем ты могла надеяться, выходя за меня замуж…»

Он забылся настолько, что в запале принялся даже слегка жестикулировать:

«Чего ты ждала от этого типа? Он же неудачник – форменный разгильдяй! Если бы не я … слышишь ты меня?.. если бы не мои деньги, он бы не знал, куда приткнуться. Родня знать его не желает. Да он гроша ломаного не стоит! Он, конечно, небесполезен, поэтому я… я думал тебе достанет ума разглядеть его… А ты… Нет! Это немыслимо! Что он тебе наплел? Что скажут люди – тебе наплевать? Распоясались! Неужели все женщины такие? Ты обо мне-то подумала? Я старался быть тебе хорошим мужем. Где я ошибся? Скажи мне – что я такого сделал?»

Обуреваемый чувствами, он схватился за голову и повторял исступленно: «Что я такого сделал? Ответь! Что?!»

«Ничего», – произнесла она.

«Именно! Вот видишь! Тебе нечего…» – Он развернулся и пошел прочь поступью победителя, но его вдруг отбросило обратно, словно он наткнулся на невидимую преграду. Обернувшись, он прокричал в гневе: