Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Тебе же, повелитель мой, чья мудрость
От опыта и возраста созрела,
Тебе нетрудно будет удержать
Уж чересчур заносчивое рвенье,
С опасностью наличной соразмерить
Далекую надежду и увидеть,
На что способен враг и какова
На деле прочность нашего оплота.

Искусством и природою равно
Наш город защищен; но христиане
Ему грозят во всеоружье бранном.
Что нам судьба готовит, я не знаю;
Скорее к страху склонный, чем к надежде,
Случайностей возможных я боюсь:
Меня пугают длительность осады
И голода неотвратимый ужас.

И стад, и всех припасов, что вчера
Так счастливо достались нам в то время,
Как недруг упивался нашей кровью,
Для населенья хватит ненадолго.
Напрасно египтянин, верный слову,
В назначенный им день придет на помощь:
Оружие его не защитит
Нас от невзгод и бедствий неминучих.

Что будет, если помощь опоздает?
Но пусть придет она и раньше даже:
Не вижу я перед собой победы
И с ней освобожденного Солима.
Придется нам сражаться с тем Готфридом
И с воинами теми, что не раз
Рассеивали по полю и турок,
И персов, и арабов, и сирийцев.

Их знаешь хорошо и ты, Аргант
Великодушный, ты, что поле битвы
Им часто уступал, ты, что спасался
От них лишь бегством. Знает также
Клоринда их, как знаю я и сам.
Терпели все от них мы в равной мере,
И никого я здесь не обвиняю:
По силам проявил отвагу каждый.

Я это говорю, хотя Аргант
И мечет негодующие взгляды,
Суля мне смерть; неотвратимый рок
Ведет неверных к цели неизменной:
Потока уж ничто не остановит.
Лишь рвеньем верноподданного я
И к родине любовью побуждаем:
Свидетелем пусть Небо мне в том будет.

Властитель мудрый, ты сумел и мира
Добиться, и престол свой сохранить!
Султан же непокорный, может статься,
Теперь уж мертв иль стонет в рабских узах.
Изгнанником, быть может, беглецом
Влачит вдали он свой плачевный жребий;
А мог бы он сберечь ценою дани
Хоть часть своих утраченных владений».

Так речью изворотливой Оркан
Искусно прикрывал свои советы:
Не смел он прямо высказать, что надо
Просить смиренно мира у врагов.
Султан в негодованье от обиды
Себя уж больше сдерживать не в силах.
«Потерпишь ли, – Исмен ему тогда, —
Чтоб трус тебя и дальше так бесчестил?» —

«Ах, почему, – султан в ответ, – не властен
Я это покрывало отстранить!
Горю я весь и гневом и досадой!»
Едва сказать он это успевает,
Как облако, внезапно разорвавшись,
Бесследно тает в воздухе. Отвагой
И гордостью сияющий султан
Является, как призрак, с восклицаньем:

«Вот он, султан! Вот он, беглец трусливый!
Тому, кем оскорблен я, этот меч
Сумеет доказать, что он-то первый
И трус, и клеветник еще к тому же!
Беглец трусливый! Кто же вражьей крови
Ручьи на землю пролил? Кто усеял
Телами всю равнину? Кто лишился
Всех воинов? Беглец трусливый я!..

Коль этот трус иль трус ему подобный,
И вере и отечеству изменник,
О мире гнусном смеет говорить,
Дозволь мне с ним покончить, повелитель.
В овчарне уживется с волком агнец,
Голубку со змеей в гнезде увидят
Скорей, чем христиан и мусульман
Соединит под этим небом дружба».

Пока он говорит, мечом все время
Его рука с угрозой потрясает;
И вид его ужасный, и слова
Приводят весь совет в оцепененье.
Поостудив свой гнев и к Аладину
Приблизившись, боец ретивый молвит:
«Да возродится снова, государь,
В тебе надежда; Сулейман с тобою».

На это восклицает Аладин:
«О благородный друг, с каким восторгом
Тебя я обнимаю! Все утраты
Забыты мной, исчезли все тревоги.
Коль Небо снизойдет к молитвам нашим,
Ты сможешь и мою упрочить власть,
И возвратить свою одним ударом».
И к сердцу прижимает он султана.

Потом, чтоб оказать ему достойный
Прием, на свой престол его сажает,
А сам вторым довольствуется местом
На левой от престола стороне;
Исмена же зовет с собой сесть рядом.
Клоринда от себя спешит герою
Заслуженные почести воздать;
Ее примеру следуют другие.

В числе их Сулейман Ормусса видит,
Арабского вождя: в разгаре битвы
Под кровом тишины и тьмы ночной
Сумел он по неведомой дороге
Ввести в Солим отряд ему подвластный,
Доставив и припасы заодно,
Чем оказал существенную помощь
На голод обреченному народу.

Заносчивый черкес один стоит
С досадою и завистью во взорах,
Подобный льву, что алчными глазами
Намеченную жертву пожирает;
А сумрачно-задумчивый Оркан
Не смеет обратить лицо к султану.
Так повелитель турок обсуждает
Союз на смерть с тираном Палестины.

Готфрид благочестивый между тем,
Остатки полчищ вражеских рассеяв,
Все почести, какие подобало,
Воздал отважным воинам своим;
Потом приказ он отдает по войску
Для приступа в два дня все приготовить.
Торжественный и грозный вид его
Сулит невдолге гибель осажденным.

Отряд блестящий тот, что христианам
Помог в разгаре битвы, составляли
Ушедшие с Армидою герои;
А в их числе был также и Танкред.
Желая знать, что с ними приключилось,
Готфрид их всех зовет в свою палатку,
Куда Петра-пустынника еще
Да воинов мудрейших допускает.

И говорит: «Теперь вы расскажите
О вашем заблуждении недолгом;
Как Небо возвратило вас туда,
Где ждали вас и где вы были нужны».
С раскаяньем и со стыдом на лицах
Они стояли, головы склонив;
Но, наконец, британский королевич,
Подняв свой взор, молчанье нарушает:

«По правде, государь, любовной страстью
Прельщенные, в цепях красы коварной,
Презрев свой долг и приговор судьбы,
Ушли мы за опасной проводницей.
Нас ревность разделяла; чародейка
И взглядами своими, и речами
(Ах, слишком поздно мы узнали это!)
Взаимную питала злобу в нас.

Доходим, наконец, мы до страны,
Где тлеет до сих пор возмездья пламя
И почва, плодоносная когда-то,
Покрыта нынче озером обширным;
Из вод его безжизненных, смолистых
Нечистые исходят испаренья:
Зловредные, они нам говорят
И о грехе, и о небесной каре.

Так воды эти густы, что на них,
Как дерево, легко держаться могут
И человек, и камень, и железо;
А посредине озера стоит
С землей мостом соединенный замок:
В него-то нас и привела царевна.
Все праздничным весельем там полно
И дышит упоительным блаженством.