Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Под ясным небом в воздухе прозрачном
Деревья тень и свежесть разливают
На зелень и цветы лужаек; мирты
Склоняются над чистыми водами.
И ручеек журчащий, и зефир,
Играющий листвой, и вся природа
С искусством и богатством в сочетанье
Питает чувство грезой сладострастной.

Где тени было больше, на лужайке
У ручейка Армида приказала
Для нас, проголодавшихся в пути,
Раскинуть стол роскошный: все там было,
Что обещает лишь весна, а осень
Вполне уж зрелым предлагает, все
Дары земли и моря; сто красавиц
Прислуживали нам и угождали.

И речи и улыбки вероломной
Пьянили, чаровали. Забывая
Самих себя, глотаем мы отраву.
«Сейчас вернусь!» – вдруг говорит она;
И точно возвращается, но взгляды
На нас не столь уж нежные кидает.
С жезлом в руке, по книге нам она
Вполголоса прочитывает что-то.

От чтения, я чувствую, во мне
Меняются и помыслы и чувства,
И вкусы и наклонности; внезапно
Бросаюсь в воду я и погружаюсь
В нее совсем; конечности исчезли,
И весь внутри я будто бы сплочаюсь:
Я в рыбу чародейством превращен,
И кожа вся покрыта чешуею.

Товарищи мои со мною вместе
В струях прозрачных играм предаются;
Лишь смутное, похожее на сон,
Об этом я храню воспоминанье,
Но чары исчезают: онемели
От изумленья мы и от испуга;
Армида же в унынье повергает
Зловещим взором нас и нам грозит:

«Могущество мое теперь, надеюсь,
Известно вам; испытана моя
Над вами власть! Могу единым словом
Я в вечный мрак вас погрузить отныне;
Могу единым словом превратить
В пернатых вас, в растения и в гадов,
И каждого могу скалою сделать,
Фонтаном иль чудовищем морским.

Но избежать вам гнева моего
Легко беспрекословным послушаньем:
От веры отрекитесь и восстаньте
За нас на нечестивого Готфрида!»
Все как один возмущены таким
Условием: один Рамбальд согласен;
А нас она тотчас же заключает
В тюрьму, куда не проникает свет.

Судьба же в это пагубное место
Приводит и Танкреда; но невдолге
Вдруг наша открывается тюрьма,
И, если верить к нам проникшим слухам,
По просьбе повелителя Дамаска
Армида отправляет нас в Египет
Под стражею, которой отдает
Оружие все наше, и в оковах

В пути уж находились мы, когда
Навстречу нам послало Провиденье
Отважного Ринальда. Этот воин,
Готовый новым подвигом прославить
Себя в любое время, нападает
На стражу, часть закалывает, часть
Рассеивает в страхе и доспехи
Отбитые вручает нам обратно.

Все видели воочию его,
Все доблестные руки пожимали
И голос милый слышали; не верьте,
Что наш герой погиб: он жив доныне.
Всего три дня прошло, как он с себя
Доспехи окровавленные сбросил
И, с ними распростясь, в Антиохию
Отправился под видом богомольца».

Сказал. Пустынник поднимает к небу
Слезами орошенные глаза;
Лицо неузнаваемо: какими
Сияет весь он дивными лучами!
Душа его, проникшись Божеством,
К селениям бессмертных воспаряет:
Ему открыто будущее; в бездну
Времен уж погружается он мыслью.

Но, наконец, становится свободным
Его язык, и открывает тайны
Грядущего величественный голос.
И смотрят все, и слушают в немом
Их властно охватившем изумленье:
«Так жив еще Ринальд! Пусть чародейкой
Обмануты мы были; Небеса
Блестящую ему готовят славу.

Дивящие всю Азию дела —
Лишь детские забавы и предтеча
Величия. Я вижу, как смиряет
Он дерзость нечестивца; как его
Орел и Рим и церковь под защиту
Свою берет, у коршуна исторгнув;
Как в детях, своего отца достойных,
Он вновь как бы рождается на свет.

Идет за ним потомков вереница,
Орудия насилья сокрушая:
Религия с святейшими отцами
Покоится под сенью их щита.
Смирять гордыню, облегчать страданья,
Невинных защищать, карать виновных:
Вот их удел; и воспарит далеко
За солнце дома Эстского орел.

Его когтям лишь молнии войны
Держать предначертало Провиденье:
Крылами торжествующими будет
Святейший Рим он вечно прикрывать;
Его когтям лишь вверена и участь
Священнейшего нашего похода,
И Небеса желают, чтобы он,
Победоносный, вновь был призван нами».

Рассеивает Петр своею речью
Все опасенья гибели Ринальда;
И радуются все; один Готфрид
В глубокую задумчивость повергнут.
Тем временем ночь кроет землю тьмою;
Расходятся воители, чтоб сладость
И негу сна вкусить: Готфрид один
От дум своих покоя не находит.

Готфрид, отдавшись мыслям и заботам
О предстоящем приступе, велел
Заготовлять снаряды боевые;
Пустынник между тем к нему подходит
И речь такую держит с глазу на глаз
Торжественно и строго: «Государь,
Вооружаешь ты земные силы,
Но начинать не с этого ты должен.

О Небесах подумай, призови
На помощь рать небесную сначала:
Лишь с нею ты стяжать победу можешь.
Пусть с пением и в праздничных одеждах
Священники идут перед войсками;
Вы, главари священного похода,
Пример подайте воинам простым
И к подвигам следы им проложите».

Готфрид, вполне с благочестивым старцем
Согласный, говорит ему на это:
«Любимец смертный Неба, я намерен
Последовать совету твоему;
Пока с вождями толковать я буду,
Ты повидай епископов обоих,
Вильгельма с Адемаром, и втроем
Молитвенное шествие устройте».

Наутро, чуть восток побагровел,
Епископов и с ними всех церковных
Служителей пустынник собирает
В особом месте, Богу посвященном;
И в длинные из полотна одежды
Священники уже облачены,
Епископы же в митрах и уборах
Из шелка с золотым шитьем, по сану.

Пустынник открывает путь, держа
В руках то устрашающее знамя,
Что, как святыню, чтят и силы Неба;
Священники за ним двумя рядами,
Склонив смиренно головы и в гимнах
Всевышнему молитвы воссылая.
Епископы Вильгельм и Адемар
Процессию отдельно замыкают.

Потом идет Готфрид, а за Готфридом
Начальники попарно; напоследок
Отряды их в порядке боевом.
Так, общей верой связанные, вышли
Защитники ее из-за окопов
Во всеоружье доблести и мести.
Труба молчит, и в воздухе звучат
Одни благочестивые напевы.