Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

И, к верному Сигьеру обернувшись,
Что лук его и щит не столь тяжелый
Несет за ним, он говорит: «Дай мне
Оружие полегче, я желаю
Через пролом ступить на стену первым;
Пришел мой час, пора и мне начать
И подвигом каким-нибудь блестящим
Явить свою отвагу в этой битве».

Едва сказал, как уж стрела летит
По воздуху к нему с зловещим свистом
И, впившись в ногу, нервы разрывает
Ему со страшной болью. О Клоринда,
Твоя рука разит, тебе и честь;
И если этот день для сарацинов
Не стал еще днем гибели и рабства,
Тебя они должны благодарить.

Герой, пренебрегая тяжкой раной,
Отнюдь не замедляет наступленья:
Он всходит на развалины стены
И воинов зовет вслед за собою;
Но каждый шаг ему трудней дается:
В конце концов от боли нестерпимой
Невольно подгибается нога,
И вынужден он прекратить атаку.

Он Гвельфа благородного к себе
Рукою подзывает. «Перед раной, —
Он говорит, – я немощен, как видишь;
На время заступи меня: вернусь
К тебе я скоро». С этими словами
Он на коня садится через силу,
Но отступленье скрыть ни от своих,
Ни от врагов ему не удается.

С ним и латинян счастье исчезает.
В неверных пробуждается отвага,
И окрыляет их надежда снова;
А в то же время смелость христиан
Опору под собой теряет быстро:
Не так уже стремителен их натиск,
Не так проворен меч в руках и даже
Как будто замирают звуки труб.

Вновь на валах являются отряды,
Которых страх опасности прогнал:
При виде ужасающей Клоринды
И женщины оружие хватают.
Бегут они, как фурии, туда же
И дротики и стрелы мечут сверху;
Чтоб стены отстоять, они готовы
И головы свои на них сложить.

Сам Гвельф, отважный Гвельф, повален наземь:
Судьба его избрала средь бойцов,
В него издалека направив камень.
Меж христиан все крепнет смертный ужас,
А меж неверных все слабеет он.
За Гвельфом вслед тотчас же и Раймунда
Удар такой же точно поражает,
И на земле он так же распростерт.

Не ведающий трепета Евстахий
Уже готов подняться изо рва;
Но в эти злополучные мгновенья
Ударов не наносят сарацины
Иных, как насмерть или с тяжкой раной.
Совсем уж опьяненный от успеха
И вдвое возгордившийся черкес
Обиды полный голос возвышает:

«Здесь не Антиохия вам, не ночь,
Что к воровским проделкам благосклонна;
Здесь ясный день, народ здесь пробужденный,
Иная здесь война, иные схватки.
И где ваш пыл, где алчность ваша, трусы?
Как баб, морит вас первая усталость;
Едва начать вам приступ удалось,
Уж вы его и прекратить готовы».

В нем ярость разгорается: пространство
Обширное, что он обороняет,
Как поприще для подвигов ему
Уж тесным кажется. Через обломки
Стены он устремляется наружу
И голосом кричит громоподобным:
«Вот, Сулейман, и место нам, и время
Явить перед врагами нашу мощь.

Удерживает что тебя? Чего
Боишься ты? За этими стенами
Иду искать я славы в чистом поле:
Иди за мной, коль смелости хватает».
Сказал; и вот уже наперегонку
В открытый бой спешат и тот и этот:
Один снедаем яростью, другой
Задет пришельца вызовом обидным.

Они на изумленных христиан
Нежданно нападают, колют, рубят,
Щиты и шлемы вдребезги разносят,
Перерубают лестницы, тараны
Ломая, опрокидывают наземь
И укрепленье новое взамен
Разрушенного вала воздвигают
Из мертвых тел, обломков и остатков.

Те воины, которых побуждала
Отвага одолеть твердыню вражью,
Уж более не льстят себя надеждой
Войти как победители в Солим.
Нет сил у них и защищаться даже,
И ярости безумной двух героев
Они в добычу отдают машины,
Как ни на что теперь не нужный хлам.

Соперники неистовые бурной
Свирепости своей препон не знают;
Зовут они себе на помощь пламя
И факелы горящие несут,
Осадную поджечь желая башню.
Так некогда изображали фурий,
Со змеями и факелами в мир
Из Тартара несущих истребленье.

Танкред бесстрашный видит наконец
Разгром, произведенный грозной парой,
И пламя, угрожающее башне.
Как вихрь он налетает на обоих:
Стремительная смелость заставляет
Их отступить, искать спасенья в бегстве
И ужас испытать самим такой же,
В какой они повергли христиан.

Пока, весы колебля, чередует
Удачи с неудачами судьба,
Готфрид в сопровожденье Балдуина
И верного Сигьера входит в ставку.
Спешат к нему друзья. Он в нетерпенье
Из мяса вынуть силится стрелу;
Но дерево ломается, и в ране
Железный наконечник остается.

Немедленно пустить он хочет в ход
Все средства, чтоб скорей извлечь железо;
Чтоб рану развернули острой сталью
И все ее исследовали складки.
Он говорит: «Верните в бой меня;
Я должен завершить его сегодня».
И, на копье всем телом опираясь,
Под нож он подставляет ногу смело.

И старец Эротим стал применять
К нему свое врачебное искусство:
Он изучил и свойства трав целебных,
И свойства вод, и их употребленье.
Любимец муз, он воспевал героев
И славные деянья их бессмертия:
Но все же больше склонен был к тому,
Чтоб силы возвращать недужным смертным.

Готфрид стоит недвижно с твердым взглядом,
Не помраченным болью; Эротим же,
По локоть руки обнажив, то травы
Прикладывает к ране, чтоб стрелу
Понудить выйти, то ножом покрепче
Старается ее прижать и вынуть:
Но все его усилия бесплодны,
Как бесполезны средства все его.

Стрела его стараний знать не хочет,
Судьба к его моленьям непреклонна;
А между тем, разбережая рану,
Доводит боль он до смертельных мук.
В конце концов тот ангел, что герою
В охрану дан, летит на гору Иду
И ясенец сбирает там, растенье
Целебное с пурпуровым цветком.

Природа указала диким козам
На средство благодетельной травы;
Они себе в ней исцеленье ищут,
Когда стрела вонзается в их тело
И разрывает мясо. Ангел эту
Траву приносит и рукой незримой
Выдавливает соки из нее
В ту воду, что припасена для раны.

Туда потом он прибавляет также
Святой струи лидийского фонтана
С душистой панацеей; старец воду
На рану льет, и вдруг стрела выходит:
Ни крови нет, ни боли; снова бодр
И свеж Готфрид. И восклицает лекарь:
«Не моему искусству ты обязан,
Не смертного рукой ты исцелен.