Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Так молвил повелитель престарелый,
Арганта и Клоринду обнимая.
Султан, пылая ревностью высокой,
Не может скрыть ее и говорит:
«Мечом и я не тщетно опоясан;
Я с вами отправляюсь иль за вами».
Клоринда возражает: «Как? Втроем?
А на кого же мы Солим оставим?»

Аргант ему другой ответ готовит,
Но Аладин его предупреждает:
«Твою отвагу знают, Сулейман;
Все ужасы бессильны перед нею;
Последнего ж защитника лишившись,
Встревожился б народ еще сильнее,
И этих бы двоих я удержал,
Когда б их заменить возможно было.

Меж тем у башни сильная охрана:
Чтоб одержать над нею верх, сильнейший
Отряд должны мы были бы послать,
А это запрещает осторожность.
Пусть действуют вдвоем; им не впервые
Случайностям подобным подвергаться.
Их пара стоит тысячи бойцов:
Вернутся к нам они с победой только!

И сан державный твой, и твой венец
Обязывают здесь тебя остаться;
Когда ж Клоринда и Аргант исполнят
Свой замысел (а что они исполнят,
Я в глубине души не сомневаюсь)
И станут их преследовать, тогда
Ты выйдешь к ним на помощь». Аладину
Султан с досадой явной уступает.

«Постойте, – говорит Исмен, – постойте:
Еще теперь не время; подождем,
Пока восторжествует сон над стражей,
Поставленной у гибельной махины.
Я снадобье горючее меж тем
В достаточном запасе приготовлю».
С ним оба соглашаются и часа
Удобнейшего ждут нетерпеливо.

Чтоб не привлечь вниманья христиан,
Роскошные одежды и доспехи
Клоринда заменяет черным платьем,
Беды грядущей предзнаменованьем.
Без блеска щит она берет и шлем
Без перьев и нашлемника; лишь евнух
Арзет при ней, тот евнух престарелый,
Что вынянчил ее со дня рожденья.

Повсюду за воительницей смелой
Он следует, на возраст не взирая:
При виде снаряжения ее
Тревогою сжимается в нем сердце.
Своими сединами, старой службой,
Всей нежностью ее он заклинает
От пагубной затеи отказаться;
Она ж внимать не хочет ничему.

«Жестокая, – так заключает он, —
Уж если ни года мои, ни просьбы,
Ни слезы преклонить тебя бессильны,
Тогда тебе открыть я должен тайну.
Узнаешь ты свое происхожденье,
И уж решай сама, как поступить».
Он требует настойчиво, Клоринда,
Дыханье затаив, ему внимает.

«Сенап был Эфиопии царем;
Быть может, он там царствует доныне;
Он сам и с ним все эфиопы Сына
Марии, Иисуса, почитают.
На женской половине во дворце
Я жил и там прислуживал царице:
Хотя она была и черной кожи,
Но цвет ее красы отнюдь не портил.

Сенап ее неистово любил
И ревновал с не меньшим пылом также;
Терзаемый губительною страстью
И от людей жену скрывая, он
Равно хотел бы скрыть ее от Неба.
Разумная и скромная царица
Жила в уединенье неизменном
И счастье обретала в счастье мужа.

Картина у нее была в покоях
Священного значения: как снег,
Сверкая белизной, в цепях, под стражей
Дракона дева юная томится;
Чудовище копьем пронзает витязь,
И плавает оно в своей крови.
Перед картиной часто в умиленье
Молитвенном царица преклонялась.

Невдолге забеременев, царица
Рождает дочь такой же белизны:
То ты была… До глубины сердечной
Она поражена нежданным чудом;
Потом ей стало страшно, чтобы в белом
Ребенке доказательство измены
Не увидал ревнивый муж, и скрыть
От глаз его она тебя решилась.

Тогда ей предложили заменить
Тебя новорожденной эфиопкой:
Служанка лишь да я имели доступ
В ту башню, что служила ей жилищем;
И мне она с доверием вручила
Сокровище свое. Осталась ты
Не погруженной в воду по обряду:
У эфиопов он бывает позже.

Печаль несчастной матери кто мог бы
Воочию представить! Сколько раз
Она тебя в объятиях сжимала!
Прощалась сколько раз она с тобою!
Слезами орошенные глаза
Она возводит к небу напоследок
И молвит: «Боже! Сердца моего
Ты видишь глубочайшие изгибы!

И знаешь Ты, что я не осквернила
Ни помысла, ни ложа своего…
Не о себе Тебя я умоляю:
Во многом я грешна… Но, Боже правый,
Спаси малютку чистую! Пусть будет
Она, как я, строга в законах чести,
А находить пути к земному счастью
Научится уже пусть от другой.

И ты, небесный воин, что от змия
Избавил эту девственницу, ты,
Чей образ я дарами золотыми
Украсила в мерцании лампады,
Будь ангелом-хранителем для той,
Что не познает материнской ласки».
Страдалица смолкает и от скорби
Лицо бледнеет сразу, как у мертвой.

Взял на руки тебя я, оросил
Слезами и унес в корзине, сверху
Для виду положив цветов и листьев.
Не выдав никому заветной тайны,
Я из дворца ушел переодетый.
Меня под сень густую принял лес;
И вдруг идет ко мне тигрица с пастью
Открытой и горящими глазами.

Я в ужасе на дерево взбираюсь,
Тебя же оставляю на траве:
Тигрица приближается и взором
Заранее тебя уж пожирает.
Но в миг один меняется картина:
Чудовище тебя любовно лижет,
А ты с улыбкой радостной его
Рукой невинной гладишь и ласкаешь.

В конце концов животное ложится
С тобою рядом и свои сосцы
Твоим губам, давно уж пересохшим
От голода и жажды, подставляет.
Ошеломленный, я смотрю на это
Невиданное чудо; между тем
Тигрица, накормив тебя, спокойно
Встает и исчезает в темной чаще.

Я с дерева схожу, беру тебя,
Пускаюсь снова в путь и напоследок
В деревню прихожу: там воспитал
Тебя я под немым покровом тайны;
Там первые произнесла ты звуки
И первые же сделала шаги.
Исполнило свой круг светило ночи
Шестнадцать раз, пока мы там скрывались.

Уже склонялись дни мои к закату;
Я был богат: царица при разлуке
Меня снабдила средствами с избытком.
Устал блуждать я по чужим краям;
Любовь к отчизне в сердце пробудилась;
Друзей мне захотелось повидать,
А также и места, где я родился,
И век дожить у очага родного.

В Египет направляюсь я, где свет
Впервые увидал, с тобою вместе;
На берегу потока вижу шайку
Разбойников: передо мною – гибель,
За мною – разъяренная стихия.
Что делать? Я предпочитаю воду:
Одна рука мне служит плавником,
В другой держу я ношу дорогую.

Поток несется быстро; посредине —
Водоворот и пропасть: к ней меня,
Я чувствую, неудержимо тянет.
Тогда тебя бросаю я… О, чудо!
Вода уходит под тебя, и волны
Тебя качают нежно; вместе с ветром
Они тебя выносят на песок,
Куда едва я доплываю тоже.