Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Найдя себе в мечах опору, оба
Один другого молча созерцают.
Заря уж обагрянила восток
И звезд ночных ослабила сиянье.
Танкред гордится тем, что на его
Доспехах меньше крови, чем на вражьих:
Безумные, как слепо предаемся
Мы сладостно-обманчивым надеждам!

Победой злополучной обольщенный,
Не рано ль торжествуешь ты, несчастный?
За каплю крови каждую врага
Твои глаза потоком слез заплатят!
Бойцы стоят сначала неподвижно
И взглядами пытают лишь друг друга;
Но тягостно молчанье для Танкреда,
И первый нарушает он его:

«По праву от судьбы мы ждать могли бы,
Что поединок наш произойдет
На поприще, достойном нашей славы;
Но так как этой милости она
Лишила нас, то удостой хотя бы
Открыть свое мне имя и рожденье,
Чтоб я узнал теперь же, кто почтит
Меня в победе или пораженье». —

«Ты у меня исторгнуть хочешь тайну,
Которой я ни одному доныне
Врагу не открывал. Что значит имя?
Довольно знать тебе, что я один
Из воинов, огню предавших башню».
Танкред приходит в ярость и кричит
Клоринде: «Варвар! И твоя утайка,
И речь твоя равно взывают к мести».

И снова гнев владеет их сердцами,
И снова бой пылает: что за бой!
Уж ими управляет не искусство,
А бешенство слепое; без расчета
Удар наносят руки за ударом.
От ног до головы в крови и в ранах,
Не падают они лишь оттого,
Что ярость в них поддерживает бодрость.

Так бурные в Эгейском море волны,
Хоть ветры, их поднявшие, давно
Спокойно улеглись в свои пещеры,
Вздымаются еще горами долго,
Покорные начальному движенью.
И так же два воителя, хотя
Их силы истощились, остаются
Во власти злобы, их воспламенившей.

Но вот настал тот неизбежный час,
Когда Клоринды жизнь должна пресечься:
Танкред ей в грудь прекрасную наносит
Удар мечом; железо входит в тело
И кровью упивается, и вся
В крови ее наружная одежда.
Колена подгибаются под нею,
И чувствует она, что умирает.

Танкред победу хочет довершить
И снова меч заносит над Клориндой;
Но падает она, и озаряет
Ее внезапный луч, упавший с неба:
Он входит в сердце к ней, и христианкой
Неверная становится мгновенно.
И голосом, уж гаснущим, она
Последние слова чуть произносит:

«Победа, друг, осталась за тобой;
Прости меня, как я тебя прощаю!
О теле уж покончены заботы,
Нуждается душа лишь в состраданье;
Водой, твоей молитвой освященной,
Покой и чистоту ей возврати».
От этих скорбных слов глаза Танкреда
Слезами орошаются невольно.

Из недр земли с журчанием певучим
Ручей неподалеку вытекает;
Его водой наполнив шлем, Танкред
Спешит назад исполнить долг священный.
Дрожа, снимает шлем он с головы
Неведомого воина и видит
И узнает, и нем и неподвижен:
О, страшный вид! О, роковая встреча!

Готовый умереть, он собирает
Свои все силы вдруг, чтоб поскорее
Возлюбленной бессмертную жизнь дать
Взамен земной, что у нее он отнял.
При звуке слов молитвенных лицо
Клоринды озаряется улыбкой,
Как будто говорит она: «Открылись
Передо мной небесные врата».

Уж с бледностью фиалки белизна
Лилеи на ее щеках в предсмертный
Сливаются налет; глаза на небо
Упорно устремив, она герою
В знак мира холодеющую руку
Протягивает с нежностью безмолвной,
Все в том же положенье испускает
Последний вздох и кажется уснувшей.

Все силы, что Танкреду удалось
Собрать в себе, его вдруг покидают:
Беспомощно он отдается скорби,
Сжимающей и холодящей сердце.
Смерть – на лице его, и та же смерть —
Во всех его и помыслах и чувствах.
Оцепенелый, бледный и безмолвный,
Являет он отчаянье живое.

Последние из нитей, что в его
Истерзанном и изнемогшем теле
Бессмертную удерживали душу,
Одна вслед за другою разрывались:
Последовал тотчас же за своей
Возлюбленной и он бы неизбежно,
Когда б туда отряда христиан
Не привела случайность иль потребность.

Начальник по доспехам узнает
Танкреда; узнает он и Клоринду,
И скорбь ему стрелой пронзает сердце.
Не зная, что Клоринда – христианка,
Не хочет он, однако же, ее
На растерзанье хищникам оставить
И воинам велит, подняв обоих,
Снести их на руках к шатру Танкреда.

При медленном и бережном движенье,
Хотя и не приходит воин в чувство,
Но вздохи чуть заметные, однако,
На жизнь еще указывают в нем.
Зато его возлюбленной останки
Застыли уж в оцепененье смутном.
Достигнув стана наконец, кладут
Обоих под различными шатрами.

Уход оруженосцев верных к жизни
Танкреда возвращает: он уж в силах
Открыть глаза и говор слышит он,
И рук прикосновенье ощущает;
Приходит он в сознанье напоследок
И, взгляды изумленные вокруг
Бросая, различает понемногу
И внутренность шатра, и лица близких.

«Еще живу я, – шепчет он печально, —
Дышу еще и свет дневной я вижу,
Что озаряет совести упреки
В ужасном злодеянье темной ночи?
Мой меч, жестокий меч, носитель смерти,
Орудие победы, почему
Теперь ты трусишь и не порываешь
Последних нитей жизни ненавистной?

Пронзи вот эту грудь! И это сердце
Злосчастное на части разорви!
Но ты умеешь быть жестоким только,
А твой удар мне благостыней был бы!
И бедственной любви живым примером
Я на земле останусь: для такого
Преступника влачить в позоре дни —
Поистине единственная кара.

Отныне жить средь палачей своих,
Средь угрызений совести я буду;
Бояться буду ночи одинокой,
Напоминанья гибельной ошибки;
И буду ненавидеть это солнце,
Что грех мой осветило: самого
Себя боясь, себя я буду бегать
И снова находить везде себя же.

Но где, увы! в каком остались месте
Печальные бесценные останки?
Быть может, жертву ярости моей
Теперь уж звери дикие терзают?
Несчастный! Тьма тобой руководила,
Но ты свою возлюбленную отдал
Чудовищам ночным; тебе они
Обязаны столь благородной пищей.

Останки обожаемые! К вам
Пойду и, если целы вы доныне,
Вас соберу и сохраню навеки.
Но если вас уже пожрали звери,
Их ярости отдамся я и сам:
Утроба их могилою мне станет,
Как и моей возлюбленной, и наши
Останки в прах единый обратятся».