Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

«Клоринды нет! А я ли не пытался
Ее спасти! Едва мне стало ясно,
Какая ей грозит опасность, я
Хотел за ней бежать и с ней погибнуть.
Как заклинал я вашего владыку
Ворота отворить! Но он отверг
Все просьбы, все мольбы, и перед силой
Мне оставалось только преклониться.

Увы! когда б дозволено мне было,
Из рук бы смерти вырвал я ее
Иль рядом с ней достойно завершил бы
Я жизненный свой путь, по крайней мере.
Но что еще мог сделать я? И люди
И Небеса судили ей иное.
Она мертва! Но знаю я, какой
Исполнить долг она мне завещала.

Так слушай же, Солим, в чем поклянусь я!
И ты, о Небо, слушай! Если ж клятвам
Я изменю, пусть молния твоя
Стрелой меня пронзит и уничтожит.
Клянусь отмстить злодею-кровопийце,
Клянусь с мечом не расставаться этим,
Пока Танкреду сердца не пронжу
И коршунам его не брошу мертвым».

И клятвы вызывают в легковерном,
Изменчивом народе ликованье:
Обманута всеобщая печаль
Надеждой на грядущее возмездье.
Но тщетная надежда! В этом скоро
Придется убедиться им: Аргант
И сам не устоит перед ударом
Того, кому удар готовил смертный.

Едва упала кучей пепла башня,
Что разгромить должна была Солим,
Как чародей Исмен готов пуститься
На новые уж хитрости, чтоб прочность
Валов и стен вернее обеспечить,
В латинянах отвагу обуздать
И помешать им вновь построить башню
Иль что-нибудь соорудить иное.

Недалеко от ставок христианских
Растет в ложбине старый темный лес:
Как мир, такого ж возраста деревья
Пространство наполняют мрачной тенью.
Как пламенно бы солнце ни сияло,
Там сумраки царят, как в те часы,
Когда иль ночь у дня, иль день у ночи
Оспаривают облачное небо.

Но при закате солнечном в лесу
Становится темно, как в преисподней;
Глаза не видят ничего, сердца же,
Охваченные страхом, холодеют.
Ни стадо, ни пастух, ни путник в эту
Трущобу отдохнуть не забредут:
Ее обходят издали как место,
Таящее проклятье и погибель.

И там-то, прилетев на облаках
С любовниками гнусными своими,
Справляют ведьмы пиршества ночные;
Там в образах причудливых один
Другого омерзительней, ужасней,
Держа совет лукавый, непотребством
Бесстыднейшим природу и любовь
Насилуют они и оскорбляют.

Никто из местных жителей и ветку
Сломать в лесу ужасном не дерзал;
Но для своих снарядов христиане
Бестрепетно рубили в нем деревья.
И вот Исмен во тьме безмолвной ночи
Украдкой проникает в эту чащу;
Там круг тотчас описывает он
И знаки в нем таинственные чертит.

Снимает обувь он, в круг ногу ставит
И мощные бормочет заклинанья:
К востоку и к закату по три раза
Лицо он поворачивает, машет
Три раза чудодейственным жезлом,
Ногой три раза в землю ударяет
И, наконец, ужасные слова,
Как будто сил набравшись, произносит:

«Внимайте мне, внимайте, что из света
Низвергнуты во тьму огнем небесным;
Что носитесь по воздуху и в нем
То бури порождаете, то грозы;
Вас, ада обитатели и слуги
Отчаянья и смерти, вас зову;
Равно зову тебя, кому подвластно
Тебя же пожирающее пламя.

Блюдите этот лес и все деревья,
Которые вверяю вам по счету:
Как с телом человеческим душа,
Пусть каждый с каждым деревом сольется;
И каждый в лес вступивший христианин
От каждого пусть в ужасе отпрянет».
Добавил он еще слова другие,
Но их ничей язык не повторит.

При этих заклинаньях меркнут звезды
И, облаком прикрывшись, тускнет месяц;
Но демонов не слышно и не видно.
Тогда Исмен выходит из себя
И восклицает яростно: «Мой голос
Уж не страшит вас больше, духи ада?
И заклинаний, может быть, еще
Ужаснее из уст моих вы ждете?

Искусства моего еще я самых
Могущественных тайн не позабыл
И языком, искусанным до крови,
Еще произнести сумею слово,
Которое заставит побледнеть
И, вашего владыку на престоле.
Внемлите же! Я… я…» Он продолжал бы,
Но чары между тем уж совершились.

Летят к нему толпами злые духи,
И те, что реют в воздухе, и те,
Что населяют бездны преисподней.
Трепещут все еще от повеленья
Не вмешиваться вовсе в распри смертных;
Но доступ в лес им не был воспрещен,
И здесь, не нарушая воли Неба,
Они жильем избрать деревья могут.

Исмен, гордясь успехом чародейства,
В Солим идет обратно к Аладину
И говорит: «Отныне, государь,
Ты можешь быть вполне спокоен сердцем
За свой престол; враги возобновить
Бессильны разрушительную башню».
И вслед за тем рассказывает он
О чудесах, в лесу произведенных.

И прибавляет: «Небо нам сулит
Еще одно отрадное явленье.
Пройдет немного времени, как с Солнцем
Сойдется Марс в созвездье Льва; на землю,
Двойными опаленную лучами,
Дождя не упадет тогда ни капли;
Не всколыхнется ветром знойный воздух:
Вещает все ужасную засуху.

Немало бед произойдет от зноя.
Опасности для воинов твоих
В нем нет: в тени, на кровлях, у фонтанов
Они найдут желанную прохладу;
Но христиане будут задыхаться
В своей бесплодной, высохшей равнине:
И, Небом побежденных, египтянин
С лица земли сотрет их без следа.

События спокойно созерцая,
Стяжаешь ты победу без войны;
Но если все ж черкес высокомерный,
Одной резни лишь ведающий славу,
Испытывать твою отвагу станет,
Его необходимо укротить:
Все те бичи, что нам враги сулили,
На них же и падут по воле Неба».

Словами чародея убежденный,
Уж больше не боится Аладин
Вчера еще его страшившей рати.
Растут меж тем вокруг Солима стены;
Неутомимо-деятельный сам,
Усиленно торопит он работы:
В движенье непрестанном пребывают
Равно и гражданин и чужеземец.

Тем временем Готфрид благочестивый
Предпринимать не хочет приступ тщетный:
Успеха ждет он лишь от новой башни
И шлет рабочих в тот же самый лес,
Где добывалось дерево и раньше;
Идут они туда с зарей и вдруг,
Едва достигнув цели, цепенеют,
Охваченные ужасом мертвящим.

Так робкое в тиши и мраке ночи
Дитя тех самых призраков боится,
Что созданы его воображеньем
И уж везде мерещатся ему.
И вот в такой неодолимый трепет
Повергнуты рабочие, которым
Чудовища навстречу вырастают
Ужаснее и Сфинкса и Химеры.