Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Смятенные, растерянные, в стан
Они бегут обратно в беспорядке,
И сыплются забавные рассказы
О чудесах, привидевшихся им;
Однако же никто рассказам этим
Не верит, и Готфрид рабочих снова
Туда же прогоняет под охраной
Испытанных в бесстрашии людей.

Идут и те и эти; но едва
Густые тени чащи мрачной видят,
Как их сердца от ужаса и страха
Неудержимо биться начинают.
И все-таки они без остановки
Идут вперед, испуг свой прикрывая
Отвагой напускной; и наконец
Подходят к очарованному лесу.

Вдруг раздается страшный шум: так ревом
Вулкан земные недра оглашает;
Таков и ветра шум, и стоны волн,
О камни разбивающихся в море.
И слышатся еще в смешенье диком
Рыканье львов, свист змей, медвежьи крики,
И волчий вой, и переливы труб,
И грозные раскаты громовые.

Рабочие и воины бледнеют;
Приметы несомненные весь ужас,
Их души обуявший, выдают.
Не в силах поддержать в них смелость, разум
Не может их самих сдержать покорность:
Перед незримой силой отступая,
Они бегут, и эту слабость так
Один из них Готфриду объясняет:

«О государь, едва ль из нас найдется,
Кто б в этот лес осмелился проникнуть;
Весь Ад вооружился для его
Защиты, и лишь тот бы мог глядеть
На это безбоязненно, чье сердце
Оковано тройной броней алмазной:
Бесчувственным созданьем надо быть,
Чтоб вынести все тамошние звуки».

Внимательно прислушивался к этим
Признаниям Алькаст, Алькаст тот самый,
Чья дерзость безрассудная и смерть,
И смертных презирает в равной мере:
Чудовища страшнейшие, вулканы,
И молнии, и бури, все, что есть
Ужаснейшего в мире, все бессильно
Перед его отвагой загрубелой.

С презрительным движеньем и усмешкой
Он говорит: «Так я пойду туда,
Куда идти не смеет этот воин,
И вырублю один весь лес с его
Химерами и снами; не послужат
Препоной мне ни призраки, ни вопли:
Не побоюсь и Ада я, хотя бы
Он выставил все силы на защиту».

И, получив согласье от Готфрида,
Пускается он в путь. Уже доходит
До рокового леса он, уже
Его встречает грозный рев, но, страха
Не ведая, он наконец ступает
Ногой на очарованную землю:
И вдруг остановиться поневоле
Он должен перед огненной преградой.

И языки огня, и клубы дыма
Стеною восстают и, окружив
Весь лес непроницаемым оплотом,
К нему Алькасту доступ возбраняют.
В причудливейших образах огонь
Является растерянному взору
И там и здесь: то башнею, то замком,
То грозно-сокрушительным снарядом.

А сколько в самом пламени чудовищ
И призраков ужаснейших! Одни
Зловещие косые взгляды мечут,
Другие угрожают прямо смертью.
Алькаст бежит, бежит неторопливо,
Как по пятам преследуемый лев;
Но все же это – бегство, и впервые
Он страх перед опасностью изведал.

Дивится чувству новому Алькаст,
В душе им обретенному нежданно;
Сам на себя досадуя за это,
Он мучится раскаянием поздним.
Подавленный и омраченный, он
На свет уж не глядит высокомерно
И, от людей спеша уединиться,
Свою печаль и стыд скрывает в ставке.

Готфрид зовет его к себе: он ищет
Предлогов уклониться от свиданья;
Но, повинуясь наконец, идет,
Все так же головы не поднимая.
По сбивчивым ответам на расспросы
С трудом добившись истины, Готфрид
В недоуменье молвит: «Что же это?
Соблазн иль чудеса?» И продолжает:

«Средь вас найдется ль воин, что посмел бы
Проникнуть в удивительную тайну,
Пойти туда посмел бы и оттуда
Доподлинные вести принести?»
Прошли и день, и два, и три: пытались
Отважнейшие воины проникнуть
В ужасный лес; но все бежали прочь,
Охваченные страхом и смятеньем.

Тем временем Танкред успел воздать
Все почести возлюбленной Клоринде:
Подавленный и скорбью и тоскою
И не вполне окрепший, он готов,
В тяжелые доспехи облачившись,
В опасное пуститься предприятье.
Душа бодрит измученное тело,
И в силу превращается отвага.

В безмолвии идет он, на угрозы
Неведомые глаз не закрывая:
Выдерживает зрелище спокойно,
Без удивленья слушает весь шум
И чувствует подземные удары.
На миг его охватывает трепет;
Но все ж он входит в лес, где вдруг ему
Стена огня дорогу преграждает.

Колеблется Танкред и рассуждает:
«К чему мне здесь оружие послужит?
И должен ли я ринуться туда,
Где ждет меня заведомая гибель?
Бесспорно, если честь велит, не вправе
Я кровь свою щадить, но голос чести
Всегда я чутким сердцем отличу;
Меж тем оно его теперь не слышит.

Но если я вернусь, что скажет войско?
Где для работ мы дерева достанем?
Готфрид преодолеть желает все
Препятствия во что бы то ни стало,
И, может быть, другой найдется воин,
Отважнее Танкреда?.. Может быть,
Лишь видимость одна передо мною?..
Вперед!..» – и путь он продолжает смело.

В таком ужасном пламени, однако,
Не чувствует он жара никакого
И сам себе отчета дать не может,
Действительно ли призрак перед ним.
Пожар вдруг под его ногами гаснет:
Взамен нисходит облако густое,
Наполненное инеем и мраком;
Но вскоре исчезает и оно.

Танкред, хоть изумленный, но бесстрашный,
По-прежнему уверенно и твердо
Вступает в нечестивый этот лес,
Все уголки исследуя попутно;
Но никаких он больше ни чудовищ,
Ни призраков перед собой не видит:
Вперед его движенье затрудняет
Лишь полная извилин гущина.

Так шаг за шагом, наконец, поляны
Он достигает, посреди которой
Величественный в виде пирамиды
Растет уединенно кипарис.
Он к дереву идет и на коре
Таинственные знаки примечает,
Такие же, как некогда взамен
Письмен употребляли египтяне.

Средь чуждых начертаний он нежданно
Сирийские находит и читает:
«О воин безрассудный, что дерзнул
Свои шаги направить в царство смерти,
Будь милостив и не тревожь приюта
Несчастных, что навеки лишены
Сияния небесного; войною
Живым идти на мертвых не пристало».

Пока Танкред пытается проникнуть
В значенье слов загадочных, с шуршаньем
Вдруг пробегает ветер по листве;
А вслед за тем, сливаясь в хор унылый,
Из тайников лесных к нему и вздохи
И стоны, как от лютых мук, несутся:
И в сердце вызывает этот хор
То ужас, то печаль, то состраданье.