Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Тогда-то, вздох последний испуская,
Ты призовешь Армиду… я услышу…»
Пытается она договорить;
Но скорбь ее слова вдруг прерывает,
И звуки их теряются в пространстве!
И падает как мертвая она:
На теле выступает пот холодный,
Смыкаются в изнеможенье веки.

Смыкаются, Армида! Утешенья
Последнего тебя лишает Небо:
Открой глаза, несчастная, взгляни,
Как плачет тот, кто от тебя уходит!
Ах, если бы могла его ты слышать!
Как усладили б душу эти вздохи!
Дает тебе он все, что может: взор
Прощальный полон жалостливой ласки.

Что делать? Вправе ль он на берегу
Пустынном злополучную оставить?
Велит ему остаться состраданье,
Но в путь его влечет необходимость.
И вот уж судно легкое несется
Вразрез волнам; на берег устремлен
Ринальда взор, но берег постепенно
Из глаз его в пространстве исчезает.

Придя в себя, глядит вокруг Армида
И всюду одиночество встречает.
«Уехал! – говорит она, – уехал
И мог меня здесь бросить бездыханной!
И ни на миг отъезда не отсрочил!..
Не оказал мне помощи малейшей…
А я еще люблю его… и вместо
Того, чтоб мстить, по нем же слезы лью…

Но разве нет оружия другого?
О, по пятам за ним, неблагодарным!
Ни Небо не спасет его, ни Ад.
Вот он в руках, я сердце вырываю…
И пусть лежат кровавые останки
На страх другим таким же смельчакам…
Сам научил меня он быть жестокой…
Но где же я? Что говорить дерзаю?

Несчастная Армида! Лишь в оковах
Он мог еще твою изведать ярость;
Теперь твой гнев уж опоздал, и ты
Бесплодным излияньям предаешься,
Нет… если и мольбы мои, и чары
Над ним бессильны, есть иное средство:
Ты, красота, отвергнутая им,
Послужишь мне орудием возмездья.

Да, красота тому наградой будет,
Кто принесет мне голову его.
Поклонники мои! Я предлагаю
Вам тягостный, но благородный искус…
И самое себя, и все богатства
Вам отдаю… Но если я не стою
Такой цены, пустая красота,
Какой ты бесполезный дар природы!

Дар гибельный, гнушаюсь я тобою;
Гнушаюсь и венцом своим, и жизнью,
Гнушаюсь днем рожденья своего…
Живу я лишь надеждою на мщенье».
Так, в возгласах прерывистых свое
Отчаянье излив, с безумным взором
И косами, разметанными дико,
Она пустынный берег покидает.

В свой замок возвратившись, духам ада
Она шлет вызов в громких заклинаньях:
От страшных туч темнеют небеса;
Светило дня, бледнея, угасает;
Дрожат от ветра горы и утесы,
Ревет и стонет бездна, а чертог
Уж полон и свистящих, и шипящих,
И воющих, и лающих чудовищ.

На здание нисходят тени тьмы
Ночной черней; они еще ужасней
От молний, что насквозь их прорезают.
Потом светлеет снова; снова солнце
Бросает с неба бледные лучи.
Еще не ясен воздух, но уж видно,
Что замка больше нет: исчез бесследно,
Как будто бы и не было его.

Так в блеске дня иль от дыханья ветра
Ночные исчезают испаренья;
Воображеньем вызванный больным,
Так исчезает призрак бестелесный.
И остается там теперь лишь то,
Что создано природою от века:
Громады голых скал да дикий ужас;
Армиду же уносит колесница.

Вся в облаках и шумных вихрях, режет
Она своим полетом воздух; видны
Ей берега под чуждыми звездами
И с чудным населением края.
Вот и столбы Алкида: Гесперия
И земли мавров уплывают мимо.
Над морем держит путь она, пока
Сирийских берегов не достигает.

И не Дамаск ее влечет: к отчизне,
Когда-то милой ей, остыло сердце;
Она несется к замку роковому,
Что одиноко высится средь волн.
Там, от придворных скрывшись, предается
Она мятежным помыслам, что душу
Волнуют ей; но вскоре над стыдом
Одерживает верх желанье мести.

И говорит она: «Туда полет мой,
Где войско собирает египтянин:
Под образом, неведомым доныне,
Я силу чар еще раз испытаю.
Орудуя мечом и луком, буду
Чужому государю я служить
И заручусь его к себе участьем:
Что в чести мне, когда меня ждет мщенье!

Меня винить ты, Хидраот, не должен:
Вини себя; ты первый побудил
В моей душе отвагу и девичьей
Стыдливости разбил на мне оковы.
Заблудшая, твоим советам внемля,
Я мирных добродетелей чуждалась:
За все те преступленья, что Амур
Подскажет мне, один лишь ты ответишь».

Так говорит она; потом немедля
Всех слуг своих зовет и всех служанок
И, в пышные облекшись одеянья,
Весь блеск красы и роскоши являет.
Покинув замок, отдыха она
Не ведает, пока не доезжает
До пламенных песков, что египтяне
Усеяли шатрами в изобилье.

У грани Палестины, на пути
В Пелузиум, смиряют стены Газы
Свирепость волн морских; за ними ж знойных
Песков далеко стелется равнина.
Тот ветер, что господствует над морем,
В своей же власти держит и пустыню:
Не видя ни дороги, ни следа,
Себя причудам бурь вверяет странник.

Турецкий город, некогда достался
Властителю египетскому Газа
Как дар войны: покинул царь тогда
Мемфис и в нем дворец великолепный,
Чтоб здесь свое устроить пребыванье
И средоточье замыслов своих.
Из недр земель обширных в этот город
Стянул теперь огромные он силы.

И вот теперь нужна мне помощь, Муза!
Какие там стеклись войска, поведай,
И сколько дали воинов отдельно
Египет и подвластные цари;
Скажи, как Юг соревновал с Востоком:
Одна лишь ты напомнить можешь мне,
Кто над каким отрядом был главою
В неисчислимой рати полумира.

Когда, восстав на Бога своего,
Египет сверг с себя ярмо неволи,
В нем воин из потомков Магомета
Под званием калифа воцарился;
К наследникам его уже потом
Переходило с властью это званье.
Так старый Нил за рядом фараонов
Ряд Птолемеев видел на престоле.

С годами укрепилось это царство
И возросло; от киринейских стен
До крайних граней Сирии все земли
Оно своим могуществом покрыло.
Нил, в недрах Эфиопии скрываясь,
Боялся за источники свои;
И Савские пустыни, и долина
Евфрата под его стопой стонали.

Аравией богатой с Красным морем
Владея безраздельно, простиралось
Оно до золотых ворот Авроры.
Могущество его не в силах лишь
Морских и сухопутных, но и в самом
Властителе: рожденный на престоле,
Калиф и государем образцовым
Является, и доблестным вождем.