Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Я рассмеялся, пожал ему руку и простился с этим маленьким дружелюбным парнем: он возвратился в Моло, а я медленно побрел домой той дорогой, что проходила мимо Виллы Реаль. Открытая карета, быстро приближавшаяся ко мне, привлекла мое внимание; когда она оказалась ближе, я узнал мчавшихся коней и знакомые ливреи. Женщина в богатых одеждах из оливкового бархата и русских соболей выглядывала наружу, улыбаясь, и помахала мне рукой.

Это была моя жена – моя невеста, и позади нее сидела герцогиня де Марина, матрона с самой безупречной репутацией, знаменитая своим благочестием не только в Неаполе, но и по всей Италии. Она была настолько безукоризненна, что трудно было себе даже представить ее мужа, осмелившимся прикоснуться к ее величавой, шикарно одетой фигуре или рискнувшим поцеловать ее чопорные губы, которые казались холоднее резных бусин ее украшенных драгоценными камнями четок. И все же и она имела за плечами одну историю – старую сплетню, что пришла из Падуи, которая рассказывала о том, как молодой красивый дворянин был найден мертвым у дверей ее дворца, заколотый в сердце. Вероятно, он тоже мог думать:

Некоторые считают, что это герцог убил его, но тому не было доказательств. Герцог молчал, так же как и его герцогиня, и скандал сам собою быстро утих от одного вида этой величественной августейшей пары, чье отношение друг к другу на людях представляло собой урок высочайшего этикета миру. А что происходило за кулисами их жизни, никто не мог знать. Я приподнял шляпу в глубочайшем почтении, когда карета с двумя дамами поравнялась со мной; я не имел понятия, которая из них была большей лицемеркой, поэтому воздал равное уважение обеим. Пребывая в задумчивом ностальгическом настроении, я дошел до оглушающего шума улицы Толедо, где моя выносливость подверглась испытанию со стороны кричавших торговок цветами, продавцов жареных каштанов и конфетти, носового пения уличных артистов, жалобных стонов полишинеля 22 22 Шут, скоморох. и ответного смеха его зрителей.

Чтобы удовлетворить свою внезапную прихоть, я направился в самые низменные и грязные кварталы города, проходя мимо заброшенных дворов и заполненных людьми улиц в попытке отыскать ту несчастную улочку, которою до сегодняшнего дня я старательно избегал даже в мыслях, ту самую, где я купил одежду кораллового рыбака в день восстания из мертвых. Я несколько раз выбирал неверное направление, но наконец она отыскалась, и с первого взгляда я отметил, что магазин старьевщика был все там же, нисколько не изменив своему прежнему беспорядку и грязи. Один человек сидел и курил у двери, но то был не прежний брюзжащий согбенный старик, а молодой и статный парень, походивший внешне на еврея, с темными свирепыми глазами. Я приблизился к нему, и по моему костюму и манерам он понял, что я принадлежал к высшему обществу, поэтому он встал, вынув трубку изо рта, и приподнял сальную шляпу с почтительным, но все же подозрительным выражением лица.

«Вы владелец этого магазина?» – спросил я.

«Да, синьор!»

«А что сталось со стариком, который раньше здесь жил?»

Он рассмеялся, пожав плечами, и провел своей трубкой поперек горла с многозначительным жестом.

«Вот так, синьор! Острым ножом! Для такого иссохшего тела в нем было слишком много крови. Убивать себя таким способом было глупостью: он испортил индийское покрывало, которое лежало на его кровати, стоимостью более тысячи франков. Кто бы мог подумать, что в нем было столько крови!»

И парень засунул трубку обратно в рот и с удовольствием затянулся. Я молчал из-за внезапного чувства тошноты.

«Он был сумасшедшим, я полагаю?» – промолвил я наконец.

Длинная трубка снова освободила его рот.

«Сумасшедшим? Так люди говорят. Я же считаю его вполне разумным во всем, кроме одной вещи – в деле с этим покрывалом: ему следовало бы сначала снять его с кровати. Но он имел достаточно мудрости, чтобы понять, что никому не был нужен, поэтому и сделал лучшее из того, что мог. Вы были с ним знакомы, синьор?»

«Я однажды дал ему денег», – ответил я уклончиво. Затем вытащил несколько франков и протянул их этому злобному и подозрительному сыну Израиля, который принял мой дар с восторженной благодарностью.

«Благодарю вас за эту информацию, – сказал я прохладным тоном. – Доброго вам дня».

«И вам доброго дня, синьор», – отвечал он, вновь занимая свой стул и глядя с любопытством, как я уходил.

Я покинул ту грязную улицу с чувством слабости и облегчения. История смерти старьевщика была мне поведана в краткой и весьма жуткой манере, и все же в глубине моей души возникло чувство сожаления и скорби. Аскетически бедный, наполовину сумасшедший и совершенно одинокий, он был моим братом по несчастью и безутешному горю. Я задавался вопросом с некоторым содроганием, ожидал ли и меня подобный конец? Когда моя месть будет полностью завершена, превращусь ли я в осевшего, старого безумца и не проведу ли я в один прекрасный день острым ножом по собственному горлу, поставив тем самым точку в конце истории моей жизни? Я прибавил ходу, чтобы стряхнуть с себя болезненные мечты, которые коварным образом закрадывались в мой мозг, и если прежде шум улицы Толедо казался мне невыносимым, то теперь я нашел в нем некое облегчение и отдохновение. Двое ряженых, ярко разодетых в фиолетовые и золотые цвета, проскочили мимо меня, подобно вспышке, один из них выкрикивал старую шутку, которую я едва расслышал и уж тем более не имел ни желания, ни остроумия отвечать на нее. Одна уважаемая знакомая мне дама высунулась на весело украшенный балкон и бросила букет роз к моим ногам; из вежливости я нагнулся и взял его, а затем, приподняв шляпу, поприветствовал черноглазую дарительницу, но через несколько шагов я отдал цветы одному оборванному ребенку. Из всех цветов розы были и все еще остаются самыми невыносимыми для меня. Как сказал английский поэт Суинберн:

Моя жена постоянно их носила, и даже в ту ночь, когда я увидел ее в объятиях Гуидо, алая роза рассыпалась на ее груди от этих ласк – роза, чьи опавшие лепестки я до сих пор храню. В лесном уединении, где я ныне обитаю, нет никаких роз – и я очень рад! Деревья здесь слишком высоки, а заросли ежевики и грубого кустарника слишком плотны, поэтому ничего не растет здесь, кроме нескольких видов трав и полевых цветов – тех сорняков, что вовсе не подходят для платья прекрасной леди, и все же мне они кажутся бесконечно более приятными, чем все нежные ароматы садовых растений, чей цвет и запах навсегда останется испорченным для меня. Я несправедлив, скажете вы? Розы не виноваты в моем горе? Верно, однако их аромат пробуждает воспоминания, а я вечно борюсь за то, чтобы забыть!