Фредрик Олссон - Конец цепи

– Мне больше ничего не известно. Только что все боялись. Боялись, что они промахнулись с ответом.

Нет. Он колебался. Хотел процитировать его как можно точнее.

– Боялись, что Уоткинс сидит на решении.

Понадобилось мгновение, прежде чем Лео вытащил это имя из памяти.

Конечно, черт! Оно же было одним из тех в письме. Письме Жанин.

– Дженифер Уоткинс? – спросил Лео.

– Нет, – сказал Пальмгрен. – Сол.

Кто-то увидел лицо Стефана Крауза, когда он выходил на улицу из большого вестибюля. И все всполошились, но было слишком поздно.

Его фотография расходилась по всем спецканалам с пометкой «дело особой важности», никто не знал, что он натворил, но его требовалось задержать и сообщить кому следует, а парни, брошенные по его следу, привыкли беспрекословно выполнять приказы.

Стефан Крауз старался избегать любых контактов с другими представителями человечества. Он знал все проулки и кратчайшие пути в городе, использовал их всю свою жизнь в целях защиты от людей. Но сейчас дело обстояло с точностью до наоборот, он защищал их от себя, и гордился этим, и боялся одновременно, но у него не оставалось выбора, и он хотел преуспеть.

Он раньше оказывался на грани смерти, но впервые это пугало его. Она дала ему поручение, и он очень хотел выполнить ее просьбу. Но сейчас не мог и нашел альтернативу.

От толстого желтого конверта он избавился.

Оставил его в надежном месте, если не навсегда, то, по крайней мере, на время, а по пути из здания парковки отправил по почте тонкий белый конверт, который украл со стенда с открытками. А потом ему оставалось только надеяться, что написанное его дрожащей рукой послание дойдет по назначению, что он правильно запомнил адрес и в любом случае не обманул ее и что он завершит свой путь на этом свете добрым делом и, значит, прожил жизнь не зря.

Кашель и лихорадку он сначала пытался объяснить для себя невинными причинами.

А зуд на спине, пожалуй, был самым заурядным.

Но когда пошла кровь и кожа размякла, он уже знал, в чем дело.

Сам же видел их в поставленных длинными рядами кроватях.

И сейчас стал одним из них и не хотел умирать, но не ему было решать.

В тот же вечер его загонят в некий переулок в Берлине и застрелят мужчины, одетые как медицинский персонал, и он исчезнет в машине скорой помощи, не являвшейся таковой.

Его взорвут на военном полигоне у подножия Альп.

А желтый конверт, который мог спасти мир, останется лежать в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале Берлина.

Шум набирающих обороты вентиляторов был хорошо знаком и напомнил о его прошлом.

Точно так же все происходило каждое утро, когда он включал свои компьютеры в массивном каменном здании на полковой базе в Кунгсенгене, и сейчас этот звук принес с собой знакомые ощущения.

Как будто он снова оказался на потертом офисном стуле. Катался под скрип его колесиков по серому линолеуму и осторожно потягивал ужасно горячий кофе с запахом утра и больших возможностей, но горький на вкус. Ощущение того, что он занимается чем-то важным, в чем знает толк, и что, даже если многое зависит от него, он в любом случае справится со своей частью.

Какое-то мгновение именно там он находился.

Зная, что стоит ему открыть глаза, и он окажется далеко-далеко оттуда.

Вильям стоял в своей рабочей комнате в замке.

Всего несколько часов назад он был здесь в последний раз, и все равно, казалось, только сейчас вернулся из далекой поездки. Он оставлял ее в вере, что у него самого и у всех других есть будущее, а потом увидел вещи, изменившие все основательно, и теперь снова оказался здесь и знал, что ему сейчас крайне необходимо время и именно его катастрофически не хватало.

Он мог не успеть.

Ему требовалось спешить, идти по кратчайшему пути, не останавливаясь, прыгать через ступеньки, двигаясь вперед, и, прежде всего, надеяться на удачу.

А он не любил этого.

Конечно, расчеты не входили в его обязанности, это была прерогатива умных машин, но их очередь еще не пришла. Сначала он хотел побыть наедине с шифрами, прикинуть все вручную и сделать их своими, познакомиться с последовательностями без компьютеров, так чтобы они стали просто инструментом в его руках, а не черной дырой, впитывавшей все в себя и выдававшей результат, который он сам не смог бы оценить.

Но время поджимало. Перед ним скрежетали, запускаясь, жесткие диски, лязгали, пока операционная система загружалась и готовилась превратить цифры в логику.

И в довершение всего он оживил тяжелый серо-зеленый ящик, стоявший в дальнем конце стола.

Сару.

Хорошо знакомый треск от экрана, когда заработала электронно-лучевая трубка. Отправила свои электроны к изогнутой поверхности кинескопа, а потом на нем начали появляться одна за одной мерцающие зеленым цветом строчки с текстом в качестве доказательство того, что процесс включения проходит нормально.

Это была древняя машина, и все равно именно на нее он возлагал основные надежды. Возраст говорил против нее, но машину изготовили для одной-единственной цели, и, кроме того, он сделал это сам. И если бы он сейчас не сумел понять все шифры, оставалось бы только довериться ей.

Компьютеру с женским именем. Но прежде всего компьютеру.

Сейчас было не до воспоминаний о прошлом, и он попытался выбросить эти мысли из головы. Встал у стены и пробежался глазами по бумагам в последний раз.

Шифры.

И стихи.

Чума. Огонь. Конец.

И он покачал головой.

Сам же видел круги. Круги и точки на карте Коннорса, и ведь знал, что стояло за надписями, и всегда сходилось. Все уже началось. И если все предрешено заранее, разве он мог что-то изменить?

Никаких ответов не существовало, у него имелись только вопросы, и сколько бы раз он ни задавал их себе, все равно приходил к одному и тому же выводу.

Просто так все устроено.

И чем дальше он спрашивал себя, тем более детскими выглядели вопросы. И тем яснее становилось, что нет никаких ответов и что ответ не играет никакой роли.

Почему? Почему присутствуют тексты в человеческой ДНК?

Кто поместил их туда?

Никто.

Просто так было всегда.

Это был единственный возможный ответ. Не стоило искать ничего иного, поскольку каждый вопрос порождал новые, и перед ним открывалось целое море вопросов, на которые никогда не удалось бы ответить, и либо они свели бы его с ума, либо сделали философом. А Вильям, честно говоря, всегда подозревал, что это в принципе одно и то же.

Все так устроено, и было всегда, и не существовало никаких «почему». И эволюция могла создавать деревья, животных и насекомых, жужжавших просто в дьявольской тональности, пытаясь открыть какой-то чертов цветок, и все имело право на существование, а почему также не тексты в его ДНК?