Мэри Норрис - Роман с Грецией. Путешествие в страну солнца и оливок

Хор состоял из вскормленных молоком микенских девушек. Они входят, чтобы пригласить Электру на процессию в храме Геры. Нас было четверо: классическая девушка-мажор по имени Хилари, которая выглядела немного напряженной на сцене (но она прочла много всего по-гречески, и поэтому ее попросили возглавить хор); блондинка-херувим, посвятившая себя византийским исследованиям; американка греческого происхождения, которая, несмотря на свое культурное наследие, оказалась незнакома с историей Атрея [97] Согласно мифу, над родом Атрея тяготело проклятие, заставлявшее его членов против собственной воли совершать грех и приносившее страдания и смерть как виновным, так и невинным. и ужаснулась, узнав, что затевали Электра и Орест. Четвертой была я.

Режиссер раздал нам ноты и аудиокассеты с записями греческих од, чтобы помочь выучить язык. Хористы репетировали отдельно от остальной части актерского состава, вместе с хореографом. С музыкальным сопровождением еще ничего не решили, но я дала продюсеру номер телефона моего брата (который еще был им на тот момент), он играл на арфе.

Первой трудностью, с которой столкнулся хор, было запоминание слов. Мы использовали восстановленное произношение, к которому я относилась с пренебрежением. По неведению я придерживалась того мнения, что было бы разумнее повторять за современными греками, а не вторить ученым или лингвистам из Кембриджа или Йеля, хотя мне и понравилось восстановленное произношение oi , как, например, в Oi moi – типичном восклицании, принятом в трагедиях (что-то вроде «О горе!» или на идиш «Oй вей»). Многие гласные и их сочетания, характерные для древнегреческого языка, оказались несколько сглажены в современном языке и теперь все произносятся одинаково. Как пишет Джеймс Меррилл в своем раннем романе «Записки Дьявола»: «Можно сказать, современный греческий язык перенес инсульт. Гласные – все эти выразительные “ои” и “эи” периода классического расцвета – утратили свой накал, превратившись в затухающий, жалобный “и”».

Древнегреческий текст не столько читают, сколько пытаются истолковать, выдергивая из него отдельные предложения и анализируя, как соотносятся друг с другом его части. В английских предложениях действует заданная схема: подлежащее – сказуемое – дополнение. В греческом же предложении прилагательное, стоящее в конце, может изменить существительное, стоящее в начале, а остальные слова скапливаются между ними, словно пирамида с каким-нибудь особенно важным глаголом на самом верху. Нам предстояло освоить пять замысловатых хоралов и одну элегию, и я часами листала греческий лексикон и сравнивала переводы. Официальный перевод, который мы взяли за основу, принадлежал Эмили Вермель, но я заметила, что наш режиссер повсюду ходит с прозаическим переводом Моисея Гэдеса, который когда-то преподавал в Колумбии. Создавалось ощущение, что классицисты отдавали предпочтение буквальным переводам. У переводчика, попытавшегося воспроизвести греческий стихотворный размер, в результате получился неживой, если не сказать вымученный, английский. Просто греческий по-другому устроен. Погружение в язык может обернуться двумя вещами: вы либо превратитесь в сноба, который будет говорить, что ни один перевод не передаст красоту и тонкость оригинала, либо убедитесь, что было ошибкой делать собственный перевод, который по душе далеко не всем.

Хореография для од планировалась простая, потому что мы не были танцорами. Но при этом она должна была передавать смысл настолько буквально, насколько возможно, потому что не все в аудитории были эллинистами. Мы вели себя как бэк-вокалисты: размахивали руками, строили из себя загадочных существ, гребли на невидимых лодках и обрушивали топор на шею Агамемнона, рассказывая о его убийстве в ванне. Режиссер заклинал нас сохранять самообладание, чтобы, если во время спектакля возникнет какая-то помеха – рухнут декорации или по Амстердам-авеню пронесется машина скорой помощи, – мы спокойно закончили выступление.

Как-то раз мой брат пришел на репетицию со своей арфой. Ему позвонил продюсер и познакомил его с режиссером. «Он из тех парней, что совершенно не подходят для этой работы», – сказал потом брат с улыбкой. Режиссер заметно нервничал: выяснилось, что его учеба напрямую зависела от того, как он сдаст экзамены в весеннюю сессию, но, вместо того чтобы готовиться, он вовсю занимался нашей постановкой. На первой же музыкальной репетиции он дирижировал хором шариковой ручкой, делая резкие, нарочитые движения, и беспомощно наблюдал, если кто-нибудь брал его партитуру (склеенную скотчем в один длинный рулон) и разматывал ее на полу.

Вне репетиций я помогала брату с греческим, транслитерировала слова и давала им определения, чтобы, даже не разбирая предложения, он знал, как все это звучит и какие слова особенно важны. Он подошел к делу очень прагматично, хотел быть уверенным, что его часть во время выступления пройдет как надо. Немного сократил свою партитуру и приклеил ее к картонке, чтобы та не соскользнула с пюпитра. Настроил арфу по тюнеру. Купил новый черный костюм, чтобы чувствовать себя увереннее.

Мы начали репетировать с ведущими актерами, чтобы понять, кто когда начинает петь. У Электры была вступительная ария, которую Лавиния пела красивым, пронзительным голосом; в конце они с Орестом пели дуэтом, а хор присоединялся к ним в ритуальном плаче, коммосе. «Я хочу, чтобы это выглядело по-настоящему страшно », – сказал режиссер. Он задумал эту шокирующую кровопролитную сцену как настоящую резню бензопилой. В конце концов, Клитемнестра ведь орудовала топором.

Мы с братом обычно уходили с репетиций вместе и по дороге домой заходили в бар. Он пытался продолжить репетицию, а мне просто хотелось выпить. Однажды он куда-то ушел репетировать с Лавинией, а я отправилась гулять в одиночку по Бродвею. Про себя я повторяла оду из сцены, где хор празднует возвращение Ореста. И вдруг я увидела, как наш Орест поворачивает из-за угла вместе с режиссером. Я открыла рот и выпалила по-гречески: «Ἔμολες ἔμολες, ὦ…» Они прекрасно меня поняли: «Вот ты и настал, настал, о долгожданный день. Ты сияешь, ты указуешь путь, ты освещаешь город факелами!» – и пригласили меня съесть с ними пиццу.

Еврипид перевернул всю мою жизнь вверх дном. Я жила в тексте, повторяла свою роль каждую свободную минутку, будь то в ванной, в метро или по ночам в постели. Я забывала вовремя оплачивать счета, перестала поливать растения и мыть посуду. Конечно, я, как обычно, появлялась на работе, но иногда у меня возникало ощущение, что я была чужеземцем из Аргоса, случайно оказавшимся в убогом офисе в центре города. Разработанная нами система передачи данных в какой-то момент показалась странной даже мне: мы сворачивали гранки, складывали их в капсулы из плексигласа и кожи и с помощью пневматической почты отправляли в производственный отдел двумя этажами выше, чтобы их по факсу отослали в типографию в Чикаго. И как долго это будет продолжаться?