Мэри Норрис - Роман с Грецией. Путешествие в страну солнца и оливок

Как-то мне приснилось, что я держу в руках осколки древних ваз, украшенных какими-то письменами. Этот сон мне вспомнился позже, когда по дороге на репетицию я проходила мимо церкви. Я вдруг поняла, что древнегреческий язык как Библия (βίβλος): записи прошлого, сохраняющие память о тех вещах, о которых людям надо знать.

Наконец наступил вечер премьеры. Местом проведения выбрали Teatro Piccolo в здании Casa Italiana, принадлежащем Колумбийскому университету. Оно было обставлено массивными подделками под антиквариат, переданными в свое время от Муссолини вместо денежной контрибуции. Над сценой повесили цитату из Вергилия. Пол был усыпан сеном, как для детского представления в рождественский вечер. Хористы, одетые в пеплосы – женскую верхнюю одежду, доходящую до щиколотки, из струящейся ткани красного, желтого, синего и оранжевого цветов, которую повязывали на одном плече, – сидели в заднем ряду в ожидании своего выхода. Когда арфист подал нам условный знак, мы сжали на удачу ладошки друг другу и двинулись в сторону прохода.

Я была единственной, кто вспомнил слова, и выдала экспромтом соло во время реконструкции предсмертного крика Агамемнона: «Ты убьешь меня?» Клитемнестра вскрикнула, за кулисами началась суматоха, и вошли Электра и Орест с перепачканными кровью руками. Тела вытащили на сцену – эффект был ошеломительным и неуместным для «детской» постановки, но наш режиссер остался крайне доволен. Пьеса закончилась появлением Кастора и Полидевка, братьев-близнецов Клитемнестры и Елены. Правда, появились они не сверху (в бюджете не хватило денег на подъемный кран), а из-за кулис и стали выражать негодование по поводу убийства матери собственным ребенком. Кастора играл киприот Деметриос Иоаннидис, который произнес слова своей роли с богоподобным авторитетом человека, говорящего на родном языке.

Аудитория оказалась до обидного маленькой для события, которое в моей голове достигло эпических масштабов. На рекламных листовках было написано: «“Электра” Еврипида. Хорошее настроение для всей семьи!» Мы показали свой спектакль четыре раза с четверга по субботу, включая дневное представление в пятницу. Ни одно из них не получилось идеальным. После каждого спектакля мы с братом были попеременно то в приподнятом настроении, то в настоящем унынии. Я пожаловалась, что не чувствую во всем этом магии. «Жаль, конечно, но никого не волнует, как ты себя чувствуешь, – ответил брат. – И вообще, даже если ты не чувствуешь магии, ее может чувствовать зритель».

В последний вечер Эд Стрингем привел с собой несколько человек из офиса, ведь я как-никак была его протеже, поэтому в зале находилось какое-то количество моих коллег. Интересно, как долго еще журнал продолжал бы поддерживать хобби своих сотрудников, выступающих в греческом хоре? Я уговорила сослуживцев, пишущих о том, что интересного происходит в городе, дать о нас небольшое рекламное объявление. Так среди зрителей оказались обе мои учительницы греческого, Дороти Грегори и Лора Слаткин, а также несколько филологов-классиков, которые, как сказал наш режиссер, могли бы дать интерпретацию одам, которые мы будем исполнять. Я места себе не находила. В тот вечер мы, хористы, немного запутались в самом начале: двое из нас вступили не вовремя, а двое других упорно старались все исправить. В общем, все шло своим чередом, как если бы новехонький «Плимут Фьюри» получил пару царапин при первом же выезде из гаража – и совершенство автомобиля перестало давить. Мы почувствовали себя свободнее, снисходительнее к ошибкам. В перерывах между одами я старалась внимательно слушать диалоги. Даже не понимая, что именно говорили Электра, Орест и Клитемнестра, я ловила само звучание греческого языка. С каждым спектаклем я понимала все больше и больше – какие-то отдельные слова, окончания в родительном падеже, звательную форму (Клитемнестрово ὦ παῖ – «о дитя»). Уже ближе к концу, когда Клитемнестра вот-вот должна была угодить в ловушку, расставленную для нее детьми, Орест и Электра вышли на авансцену и начали спорить. Я отчетливо услышала, как Орест жалобно взывал к сестре: «Я не хочу убивать маму». Я поняла и ответ Электры, и, если честно, то, что она сказала, не имело никакого смысла по-гречески . Ее слова и не должны были иметь смысл. Ведь она рассказывала брату, почему он должен был убить мать, увещевала его пойти на это, преступив закон, который был выше и святее жажды возмездия: не убий, особенно мать свою.

Несмотря на все это, я испытывала некоторую симпатию к Электре. В моем представлении, у нее не было выбора. Она ненавидела свою мать и не могла обрести покой, пока Клитемнестра не умрет. Но как только она убьет свою мать, все станет только хуже, а не лучше. Это как если бы вам что-то попало в глаз и не давало покоя, но, вместо того чтобы попытаться отвлечься или научиться жить с этим, вы выдавливаете глаз – и тут же понимаете, что соринка в глазу была далеко не так ужасна.

В следующий раз я осталась после урока и рассказала профессору Слаткин о своем озарении, и она ответила, что это хороший пример анагноризиса, узнавания. Этот термин, предложенный Аристотелем, означает поворотный момент в пьесе, когда персонаж вдруг осознаёт что-то важное. Орест отвергает план Электры – он знает, что это нехорошо, но сестра все равно на него давит. Хоть и весьма отдаленно, в этой сцене я вдруг увидела свою семью: мои детские попытки склонить брата на свою сторону, чтобы заручиться его симпатией и выступить против мамы. К счастью, он не поддался. Ни одной капли крови не было пролито в доме Норрисов.

Моя карьера в качестве трагической актрисы достигла своего апогея в следующем году, когда меня вывели из хора и я получила ведущую партию в «Троянках». Это снова был Еврипид, а играть я должна была Гекубу, царицу Трои. Я, конечно, надеялась играть Кассандру – немая роль обезумевшей девушки подошла бы мне идеально, но, поскольку мне было тридцать три, по возрасту меня забраковали на роль пророчицы, отдав ее изящной, худенькой студентке. Наш режиссер, отличавшийся проницательностью, сказал мне, что если я откажусь играть Гекубу, то роль достанется Хилари, которая пела со мной в хоре в прошлом году. Этого я не могла допустить.

Гекуба – главный персонаж пьесы. Занавес поднимается, она лежит на земле после взятия Трои. Она потеряла сына Гектора и мужа, царя Приама. В пьесе показан конец, трагические последствия войны глазами троянок. Сюжет вновь строится линейно: Кассандра и Андромаха, жена Гектора, то приходят, то уходят; Елена, заклятая врагиня Гекубы, появляется после воссоединения с мужем Менелаем; тело молодого Астианакта (наследника Гектора, которого греки сбросили с башни троянской цитадели, чтобы он не смог отомстить за отца и город) передают его бабушке. Талфибий, глашатай Агамемнона, которого играет мой друг, киприот Деметриос, проявляет к Гекубе сочувствие. Пьеса представляет собой упражнение в образовании сравнительной и превосходной степени: Гекуба начинает грустить и становится все грустнее, и грустнее, и грустнее , пока наконец не станет самой грустной женщиной на земле.