Мэри Норрис - Роман с Грецией. Путешествие в страну солнца и оливок

Роль потребовала от меня настоящего подвига по запоминанию. В каждой сцене был длинный монолог – сорок или более строчек на греческом. Я начала с последнего, речи, произносимой над телом покойного Астианакта, потому что знала: если выучу монологи по порядку, последний будет самым слабым, а ведь он был одновременно и кульминацией, и самым мрачным моментом в судьбе несчастной Гекубы. Мне удалось в свое время найти что-то общее между собой и Электрой (ведь я сама была дочерью и сестрой). Но как бы мне понять Гекубу? Она была женой, матерью и царицей. Королева – это было одно из прозвищ, которыми отец называл маму.

Мне недолго пришлось искать ролевую модель – мать, скорбящую по ребенку, которого она потеряла. У меня перед глазами была собственная мама с ее бесконечными историями – например, как после похорон Патрика, не понимая, что происходит, я, едва научившись ходить, подошла к отцу, словно чтобы напомнить: «Эй, я все еще здесь – как же быть со мной?» И он сказал: «Славная ты, Мэри». А еще я прекрасно помню, как однажды мой младший брат вышел к входной двери встретить меня и сообщил, не скрывая своего беспокойства: «Мама достала похоронные вещи Патрика и плачет». Мы с ним всю жизнь пытались понять, насколько сильно на нас повлияла смерть брата.

Я целый день посвятила работе над речью, которую мой персонаж будет произносить над Астианактом, и попыткам удержать ее в памяти. Я добавляла потихоньку по строчке, пока к вечеру в моей голове не образовалась настоящая каша. Я чувствовала себя удавом, проглотившим поросенка. Я сделала ксерокопии всех своих монологов и наклеила их на небольшие карточки, чтобы Гекуба всегда была у меня в кармане. Когда я плавала в бассейне, я мысленно добавляла по строчке с каждым проделанным кругом. Последним, что я выучила, была гневная речь, обращенная к Елене. Я даже напугала кошку, сидевшую у меня на коленях: она не могла понять, почему я так рассердилась. В иерархии греческих драматургов-трагиков Еврипиду раньше отводили третье место после Эсхила и Софокла, но он определенно знал свое дело. Если не паниковать, все, что мне понадобится, если я вдруг забуду строчку, – просто подумать о том, что идет дальше, чисто по логике, и все получится.

Я переживала, как бы мне не переборщить с грустью в начале, чтобы показать все, на что я способна, когда дело дойдет до Астианакта. В 1971 году Гекубу в фильме «Троянки» сыграла Кэтрин Хепберн. Я была поклонницей Хепберн, но в свое время пропустила эту картину и не смела смотреть ее теперь, когда мне самой предстояло сыграть ту же роль, да к тому же на мертвом языке, да к тому же не имея выразительных скул Кэтрин. И я решила написать актрисе письмо. «Уважаемая Кэтрин Хепберн», – написала я и рассказала о своей проблеме (о том, что мне предстоит играть Гекубу по-гречески). Я спросила мисс Хепберн, как она разнообразила свою игру. У меня был небольшой опыт в музыкальной комедии, но допустимо ли в трагедии играть так, чтобы аудитория смеялась?

Вскоре я получила ответ. Он был отпечатан на фирменном бланке и датирован 15 января 1985 года, на бланке красным цветом было выгравировано имя Кэтрин Хоутон Хепберн. «Уважаемая Мэри Джейн Норрис», – так начиналось письмо. (Я решила подписаться тем именем, под которым меня знали в католической школе, чтобы меня не путали с моей бабушкой, Мэри Б. Норрис, хотя она и не была известной актрисой.) «Мне очень жаль, что вы пропустили “Троянок”, – писала Хепберн, и я даже представила себе ее интонацию и как в этот момент дрожит ее подбородок. – Конечно, мы играли это так, чтобы аудитория смеялась. Это единственный способ – особенно в случае с Гекубой. Удачи вам! Я уверена, вы будете иметь успех!» Я испытала некоторое облегчение, поняв, что Гекуба может быть нестандартной.

И снова Эд Стрингем привел своих друзей и коллег, чтобы немного разбавить аудиторию. Он убедил приехать Беату – женщину, которая работала на него в шестидесятых, они оба изучали греческую поп-музыку и колесили по Родосу вместе с ее мужем. Пришел кто-то из начальства и даже парень из отдела макияжа. В тот момент офис переживал настоящую агонию: контрольный пакет акций переходил к «Конде Наст» – возможно, именно это чрезвычайное положение подстегнуло интерес сотрудников к падению Трои.

В том спектакле было два хора, они вобрали в себя весь спектр женских голосов. Мы были одеты в тоненькие рубашки персикового цвета, как униформа в «Бургер Кинг». Щит Гектора был сделан из пластика. Из того же материала мы смастерили бутафорскую скалу, которая представляла собой Трою; когда я опиралась на нее, она двигалась. Мой брат, как всегда, дал мне здравый совет: «Даже не вздумай тратить свое время на переживания о том, что вне зоны твоей ответственности».

У студентки из Германии, которая играла Елену, были длинные золотисто-рыжие волосы, но она обрезала их за неделю до выступления, поэтому наша Елена выглядела как любительница панк-рока. Гекуба на дух не переносит Елену. Она бросает ей длинное многосложное оскорбление – ὦ κατ α πτυστον κ α ρα, которое лучше всего перевести простым коротким «шлюха!». Опровергая слухи о том, что Парис-Александр похитил Елену против ее воли, Гекуба говорит: «Кто из спартанцев слышал твой крик?» В аудитории раздался женский смех! (Хепберн бы мною гордилась.) Менелай сказал мне после спектакля, что он чуть не отошел от сценария и не отдал мне Елену: «Ты была в такой ярости!» Во время того монолога я почувствовала, что в моей печени не осталось ни одной капли желчи. Я использовала все резервы организма и выдала всю ненависть и горечь, на которую была способна.

Роль мертвого Астианакта по очереди исполняли два мальчика. Один из них был молоденьким, худеньким пуэрториканцем, которого легко было поднять на руки; он лежал на сцене грациозно и мило. А второй был крепким парнем, восьмилетним сыном профессора античной филологии. Когда я опустила его на пол, чтобы произнести свою последнюю речь над его бездыханным телом, он скрестил ноги. Он делал так на каждой репетиции. И мы просили его перестать – его просил режиссер, ему запрещал так делать отец, но он ничего не мог с собой поделать. Он боялся, что я его кастрирую. По залу прошел смешок. В последнем спектакле, когда я опустила мальчика на пол, я сама скрестила ему ноги, как будто это было частью похоронного обряда троянцев.

В последней сцене Гекуба прощается с Троей, «бастионом, окруженным варварами». Она издает последний крик, который кладет конец ее стенаниям: ο τοτοτοῖ! И кидается на стены горящего города, но Талфибий перехватывает ее (а хор преграждает ей дорогу). Мотивация моей героини в этой сцене была для меня загадкой. Что в моем жизненном опыте могло сравниться с тем, что чувствует царица, которую изгнали из легендарного города? Моей бабушке, когда ей было уже за восемьдесят, пришлось переехать из Кливленда в Клемсон (Южная Каролина), чтобы поддержать свою овдовевшую дочь. Конечно, ей было грустно, но это не было трагедией.