Омар Суфи - Власть и страсть

— Хм… Я вообще-то хотел спросить про другое, но твой ответ аннулировал мой вопрос.

Фрейда улыбнулась.

— Я свободна… у меня нет никаких обязательств перед Густавом, как ты понимаешь. Вообще, Климт — человек любвеобильный и его надо принимать таким, как есть. Сегодня он может переспать со своей возлюбленной — Эмиль Флогге, а завтра с Адель…

— С Адель?

— С Адель, а послезавтра с другой женщиной…

— И что ты в нем нашла?

— Наша история с ним сегодня только дружба…

— А как насчет Зигмунда Фрейда? — спросил Али.

— Господи! Вот в тебе заговорило мужское! Нет… Зигмунд Фрейд в тисках своей жены, которая нарожала ему шесть ребятишек, как самая правильная еврейка, и считает его научные изыскания «порнографией». Правда, он тоже шалунишка — балуется дома с сестрой своей жены.

Али остановил Фрейду и посмотрел в ее черные глаза, потом скользнул быстро по темным локонам волос и наклонился. Последовал поцелуй, но без ответа.

— Ты думаешь, что я доступна? — спросила Фрейда. Али хотел было сказать, что нет, он так не думает, но передумал и сказал:

— Может, и думаю, но мой поцелуй не про это…

Он, уже сильно наклонившись, начал опять целовать ее, но на этот раз она разжала губы. Через несколько минут они оказались на земле — холодной земле начала венской весны. Их одежда запачкалась мгновенно, но они продолжали целоваться, и Али стал высвобождаться из нижней одежды одной рукой, пока другой пытался это сделать с Фрейдиной. Все происходило несколько неуклюже, и по мере приближения кульминации правую ногу Али слегка прихватила судорога от напряжения, но ничто не могло остановить их.

Только когда они встали, Али увидел, что они напоминают бомжей, просящих милостыню на венском вокзале.

— «Али» — это какое-то персидское имя? — спросила Фрейда.

— Али — это арабское имя, но очень популярно у мусульман-шиитов, к которым принадлежит и моя семья. Но, как я тебе говорил, я — не араб и не перс…

— Не знаю почему, но я вспомнила поэта Генриха Гейне: «И на башне, где муэдзин звал на молитву, теперь звучит церковный колокол меланхолично».

— Смотря на нас с тобой, я могу цитировать только Бодлера, — бросил Али и попытался опять страстно поцеловать Фрейду, но она его мягко оттолкнула.

Они, молча, пошли обратно к повозке — извозчик уже промерз, но терпеливо ждал. Али дал ему хорошие чаевые, и повозка повезла их обратно в город.

На следующее утро почтальон доставил Али два письма. Первое от отца было коротким:

« Сын собаки! Немедленно возвращайся домой, а то я приеду и с тебя шкуру спущу!!!!!!! (именно столько восклицательных знаков, очевидно, потребовал поставить отец своему писарю). Тебе уже мои деньги не нужны? Ты стал самостоятельным, негодяй? А на чьи деньги ты учился в этой блудливой Авропе?! Я тебя достану!!! »

Второе письмо было от Эмиля Рума, подписанное просто «Э». В ней лидер говорил, что Али на правильном пути, разыскивая молодые таланты и скупая их картины. Он также согласился, что будущее очевидно за любым новым искусством — кто-то это называет «дегенеративным», другие «новаторским». Однако Эмиль также обращал внимание, что недостаточно только охотиться, надо раскручивать молодые таланты наподобие того, как это начал делать в прошлом веке Дюран-Рюэль — он не только предвосхитил расцвет импрессионизма, но способствовал его принятию в Париже, Лондоне и Америке.

« Надо организовывать выставки, галерейные показы, платить журналистам за хвалебные статьи и прочее , — писал Эмиль. — Я уверен, скоро даже какой-то унитазный стул или надувную резиновую собаку можно будет выдать за произведение искусства, если подойти к этому делу правильно ».

Лондон

Артур Барроуз со смешанными чувствами зашел в дом к Алисе Кеппель — роскошь, изящество, гламур, стиль — все это присутствовало и гармонировало в ее салоне. Она была учтива, вежлива и вела себе достойно — любовница британского короля, главы огромной мировой империи, соответствовала статусу и мощи Британии, хотя и была символом амурных и, с точки зрения консерваторов, аморальных отношений. Именно дела империи привели Артура Барроуза к ней. Просьба была небольшой — у Консервативной партии есть большая озабоченность по поводу Германии, и Артур Барроуз не доверяет либералам в вопросах внешней политики, впрочем, как и внутренней.

— Я не так всемогущественна, — ответила Алиса Кеппель Артуру Барроузу, — никак не могу отучить его величество от курения… Но просьбу о встрече передам…

Дело сделано, а как много приходится тратить время ради вот такого короткого ответа. Быть в обществе, общаться с джентльменами, а теперь в новую наступающую эпоху еще и с дамами, поддерживать длинные, иногда скучные разговоры — и все только для того, чтобы иметь нужные связи и решать проблемы. Впрочем, Барроуз не чурался такого общения — для политика это и есть жизнь.

— Вы знаете, что дама, которая на вас напала, объявила голодовку, — спросила одна из гостей вечера у Барроуза.

— Да, знаю, — несколько раздраженно ответил Барроуз и, будто далее не замечая ее, обратился к ее спутнику, знакомому лорду из палаты. — Надеюсь, даже если либералы вздумают предпринять кое-какие шаги в направлении предоставления права голоса женщинам, палата лордов предотвратит это безобразие.

— Несомненно, — ответил тот, поглядывая на свою спутницу. — Надеюсь, дорогая, ты тоже считаешь, что женщинам есть чем полезным заняться в обществе, чем принимать участие в политической жизни.

Его спутница мило улыбнулась и тактично ушла от ответа:

— Обсуждение этого вопроса я оставляю тебе с мистером Барроузом.

Она отошла, и джентльмены посмотрели ей вслед. Лорд нарушил молчание:

— Вам что-то известно про вопрос Конго?

— Да, вопрос раскручивается, и не без нашей помощи. Не знаю, Британия, конечно, всегда относилась с уважением к народам империи и ничего такого себе и позволить не может. Более того, мы первыми отменили рабство. Но наше рвение в данной ситуации… нам нужны союзники против Германии.

— Бельгия — союзник?

— Любое государство, даже малое, особенно по соседству с Германией, в нашем лагере не помешает. И вообще, рвение наших дипломатов, в особенности Роджера Кейсмена, надо рассматривать со всех точек зрения…

— Каких?

— Он — ирландец…

— Да, вообще я тоже по материнской линии…

Разговор был окончен. Придя домой, Артур Барроуз поднял трубку телефона — новое чудо коммуникации, которое быстро распространялось по Лондону — чтобы позвонить сыну Реймонду. Ответил приятный женский голос — вот где приятно слышать голос женщины, подумал Артур, и через минуту говорил со своим сыном.