Сергей Чевгун - Мои пятнадцать редакторов (часть 2-я)

В 98-м Тоболяк продал свою однокомнатную квартиру на улице Есенина и уехал в Израиль. Рубли, обмененные на доллары и конвертированные в шекели, дали Тоболяку приют в Хайфе, но вряд ли дали покой его душе. Писатель как творческая личность существует не там, где живёт, а там, о чём пишет. О чём мог писать в Израиле прозаик, приехавший из России?

Не знаю, чем жил Тоболяк в последние годы, однако, не думаю, чтобы литературой. Прожить на талант и в России-то проблематично, а уж тем более в зарубежье, где русскоязычных писателей по определению больше, чем написанных ими книг. И здесь судьба Тоболяка в чём-то похожа на судьбу писателя Анатолия Кузнецова, некогда известного своими повестями "Возвращение легенды" и "Бабий Яр". Такой же стремительный взлёт, недолгие годы успеха и благополучия, потом неожиданная эмиграция — и безвестность. Если не считать книги избранных повестей, изданных на Сахалине в конце "нулевых".

В последний раз я встречался с Тоболяком в 94-м. В рассказе этот эпизод читается так:

"Мы сидели в кафешке на привокзальной площади. Я уже знал, что скоро отсюда уеду. Скользну по ломаной линии, перечеркнувшей карту, и зацеплюсь в дальнем её конце.

А тогда, в зябком мае, я говорил ему:

— Так получилось! Я обманул своего героя, и он мне этого не простил.

В его глазах замерцало любопытство:

— Как это было?

— Сначала я создал героя. Я дал ему имя и пообещал бессмертие. Потом создал ситуацию, в которой герой должен был оказаться. И пережил её вместе с ним.

— А дальше?

— Разорванные страницы, которые уже не склеить. Слова и события, которых уже не вернуть.

— Это Макс Фриш, — сказал он, подумав. — Это его Гантенбайн.

— Нет, это я. И это мой Шитов. Когда ты писал свою первую повесть, тебя звали Кротовым. Потом он уехал — на той, предпоследней странице, а вскоре уехал и ты — вслед за ним. Сейчас ты здесь, но скоро снова уедешь. Ведь уедешь?

— Откуда я знаю?

— А впрочем, не важно. Первым уеду я.

Он промолчал. Водка кончилась — неожиданно, как разговор. Потом я уехал, а он задумал свой новый роман. И начал его писать. Он писал и не мог остановиться. Жить ему оставалось еще лет семь, но посмертное забвение уже надувало щеки, готовясь погасить свечу былой известности. А все, что случилось потом, теперь для него уже не имеет значения…"

Литературные герои у Тоболяка выпивают, дурачатся, плачут, смеются, ссорятся, иронизируют, совершают глупости, мечтают о чудесах, вспоминают прошлое, пытаются угадать будущее… Словом, просто живут, как жил и сам автор. И это, наверное, правильно. Для того, чтобы сказать миру то, что ты о нём думаешь, вовсе не обязательно сочинять чужие судьбы. Может быть, достаточно просто описать свою собственную жизнь?..

4.

Четыре путины в бригаде прибрежного лова определили мою тематику в областной газете. Я стал работать специальным корреспондентом — занимался проблемами рыбопромысловой отрасли. До меня эту тему вёл журналист Е. Беловицкий, накануне перешедший в одну из структур, контролирующую отечественный рыбпром.

Рыбная отрасль — одна из ведущих на Сахалине. Проблем здесь — море. Разумеется, Охотское. И парочка заливов в придачу. Лимиты, квоты, участки, невода, флот, промысловые билеты… И пошло, и поехало.

Впрочем, говорить о проблемах — всё равно что в заливе в рыбацких сапогах тонуть. Это не в ванне в тапочках. Помню, тонул я однажды в Ныйском заливе, когда рыбачил. Ладно, хоть лодка вовремя подоспела…

Вот в такую интересную отрасль я и угодил в апреле 92-го. Время было весёлое. Прежний "Сахрыбпром" стремительно разваливался, на его обломках нарастали, как ракушки, частные рыбоперерабатывающие структуры и частный же рыбодобывающий флот. В Южном вдруг стало тесно от приезжих: первоначальный капитал, полученный в дурмане перестройки от торгово-производственных операций, поспешно вкладывался в рыбу и икру. Долетевший из Москвы призыв: "Обогащайся!" окраины стремительно воплощали в жизнь.

В Южном это было заметней, чем в Ногликах. Открылись и расцвели частные рестораны, гостиницы, магазины. Лопался от свежеиспечённых фирм только что отстроенный "Сахинцентр". Поэт-губернатор вещал с телеэкрана о конце разрухи и близком пришествии СЭЗ. Пришествие откладывалось со дня на день.

На Сахалин зачастили соседи с Хоккайдо. Японцы приезжали не с пустыми руками: привозили гуманитарную помощь в виде упаковок с одноразовыми шприцами. Для островной медицины тех лет это была редкость. Даренному коню сахалинские власти в зубы не смотрели — было не до этого: начиналась подготовка к проведению международного тендера на прокладку нефтегазопровода от северных месторождений до Южно-Сахалинска.

Незамедлительно последовали ответные визиты. Какие подарки везли наши граждане в соседнюю страну, лучше спросить у соседей. Домой же визитёры привозили подержанные автомобили и бытовую технику: телевизоры, видеомагнитофоны, электрические швейные машинки…

Ездили в Японию и журналисты — налаживали дружеские отношения с зарубежными коллегами. "Кёници-ва", — как-то утром после Хоккайдо поздоровался со мной Лашкаев. "Банзай!" — в лучших традициях восточной вежливости ответил я ответсеку.

Менялось время, менялась и областная журналистика. Островная пишущая братия условно разделилась на сторонников умеренно-консервативной газеты "Советский Сахалин" и приверженцев безудержно-либерального издания "Свободный Сахалин". Одно и то же событие эти газеты часто давали по-разному. Умеренные старались убеждать читателя логикой и здравым смыслом. Либеральные аргументировали хлёсткой фразой и ссылками на эксклюзив. Впрочем, на вошедших в моду фуршетах аппетит у тех и других был примерно одинаковым.

Ещё недавно симпатии журналистов к конкретным лицам и организациям подавались как "мнение газеты". Теперь это именовалось более определённо: "скрытая реклама". Понятно, что не бескорыстная. Иначе откуда бы у некоторых газет стала вдруг появляться дефицитная в те годы оргтехника — компьютеры, принтеры, сканеры?

Однажды я заглянул к редактору "Свободного Сахалина" П. Лякутину. Тот сидел за компьютером и бойко стучал по клавиатуре. Заметив мой интерес к технике, Петя сказал с ноткой превосходства в голосе:

— Это тебе не пишущая машинка! — и похлопал по монитору, словно по шее боевого коня.

Принято считать, что газета должна стремиться к объективности. Это в идеале. Однако объективности как таковой в журналистике не существует. Газетный факт — всего лишь определённый набор обстоятельств, прихотливо выбранных журналистом из собранной информации. Убедительность факта зависит не только от того, кто готовит этот условный набор, но и от того, кто его редактирует. От того, кто прочитывает маикпмал перед тем, как заслать в набор. И от того, кто подписывает газету как редактор.